Дело № 113 - Эмиль Габорио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Узнав от госпожи Фовель, что Мадлена поставила Кламерану условия, он понял, какой громадный интерес имел маркиз в том, чтобы отделаться от него, не впутывая в дело юстицию. И чувство гнева обуяло его, но к этому чувству присоединился еще и весьма естественный страх за себя. Он видел, что его жизнь, которой угрожают преступники более смелые, чем сам Кламеран, находится на волоске.
Два раза ему повезло, в третий уже можно было ждать роковой развязки.
Зная своего соучастника, он стал видеть вокруг себя одни только козни. Смерть вставала перед ним во всех ее формах. Он одинаково боялся и выходить и оставаться дома. Он боялся яда так же, как и оружия.
В каждом блюде, как бы изысканно оно ему ни подавалось, он видел один только стрихнин.
Продолжать так жить было невозможно, и из желания мстить столько же, сколько и из желания жить, он решил принять свои меры.
– Лучше убить его, чем быть убитым им, – рассудил он.
И он счел самым подходящим способом разрушить комбинации Кламерана и помешать его женитьбе. При этом он был искренне убежден, что, приняв сторону Мадлены и ее тетки, он вырвет их из рук Кламерана.
Ввиду этого-то решения, которое он так долго обдумывал, он и написал госпоже Фовель письмо, приглашая ее к себе.
Бедная женщина не замедлила явиться. Она приехала в Везине к назначенному часу, дрожа при одной только мысли о новых требованиях и угрозах.
Но она обманулась.
– Я заставлял тебя так страдать, мама, – заговорил он своим льстивым голосом, – я раскаиваюсь в этом, выслушай меня…
Но он не мог далее говорить. Дверь с шумом отворилась, и он с ужасом отступил назад.
С револьвером в руках на пороге появился сам господин Фовель.
Он был страшно бледен.
Крики его жены и Рауля не могли его удержать, и он отвечал с тем нервным смехом, которым смеются несчастные, когда их оставляет рассудок.
– А, вы не ожидали меня? – воскликнул он. – Вы думали, что мое дурацкое доверие позволит вам вечно оставаться безнаказанными?
Рауль загородил собой госпожу Фовель и стал ждать первого выстрела.
– Поверьте, дядюшка… – начал он.
– Довольно! – закричал на него господин Фовель. – Довольно этой лжи и позора! Бросьте эту отвратительную комедию, вы меня больше уж не обманете ею.
– Клянусь вам…
– Не трудитесь отрицать! Разве вы не видите, что я знаю все – понимаете ли? – абсолютно все! Я знаю, что бриллианты моей жены снесены в ссудную кассу, и знаю, кем именно! Мне известно также, кто совершил кражу и за кого невинный Проспер был арестован и отсидел в тюрьме!
Пораженная этими словами, госпожа Фовель упала на колени.
Наконец-то настал этот день, которого она так боялась! Напрасно в течение стольких лет она громоздила ложь на ложь; напрасно она отдала свою жизнь и жертвовала своими близкими: все открылось!
И она поняла, что настал час расплаты. Вся в слезах, умоляюще сложив руки, она заговорила:
– Пощади, Андре; заклинаю тебя, прости!
При звуках этого нежного голоса банкир задрожал и взволновался до глубины души.
Этот ее голос вызвал в нем целый ряд воспоминаний о тех часах счастья, которыми он был обязан своей жене за эти двадцать лет. Она была владычицей его воли и одним взглядом могла сделать его счастливым или несчастным.
Все прошедшее вдруг воскресло перед ним при этих словах. В этой несчастной, распростершейся у его ног женщине он узнал ту горячо любимую Валентину, которую встретил когда-то, как мечту, в поэтическом, заросшем парке Вербери. Он видел в ней любящую и преданную жену первых лет, ту самую, которая чуть не заплатила своею жизнью за рождение Люсьена.
И при воспоминании о прежнем счастье, которого уже не будет никогда, его сердце замерло от горя, душа его наполнилась умилением, и с его губ уже готово было сорваться прощение.
– Несчастная! – бормотал он. – Несчастная! Что я тебе сделал? Я сильно любил тебя и слишком показывал тебе это. Это утомило тебя, даже самое счастье наскучило тебе. Неужели прискучили тебе любовь, счастье и радости семейного очага? Утомившись тем уважением, которым ты была окружена и которого заслуживала вполне, ты захотела рискнуть своей честью, нашей честью и бросить вызов всему свету. В какую пропасть ты падаешь, Валентина! И если тебя не могла удержать от нее моя привязанность, то подумала ли ты хоть о наших детях?
Фовель говорил это медленно, с тяжкими усилиями, точно каждое слово душило ему горло.
Рауль, слушавший его с глубоким вниманием, понял, что если банкиру и было известно многое, то он знал еще далеко не все. Он догадался, что это было одно только простое недоразумение, которое и следовало разъяснить.
– Милостивый государь… – начал он. – Прошу вас, выслушайте меня…
Но одного только его голоса было достаточно, чтобы нарушить мечты Фовеля. Гнев вспыхнул в нем с еще большей силой. Угроза засветилась в его глазах.
– Молчать! – закричал он на Рауля. – Молчать!
Наступило продолжительное молчание, прерываемое только рыданиями госпожи Фовель.
– Я пришел сюда, – сказал банкир, – с твердым намерением захватить вас врасплох и убить вас обоих. Я застал вас, но… у меня не хватает сил… Я не могу убить безоружного человека.
Рауль хотел ему что-то сказать.
– Не мешайте мне говорить! – перебил его Фовель. – Ваша жизнь в моих руках. Закон оправдывает месть оскорбленного мужа. Но я не желаю пользоваться этой льготой свода законов. Вон там, на камине, я вижу такой же точно револьвер, как и у меня. Берите его и защищайтесь…
– Никогда!
– Защищайтесь же! – крикнул банкир, взведя курок. – Защищайтесь, говорю я вам!..
Видя направленное на него дуло пистолета, Рауль взял с камина револьвер.
– Станьте в том углу, – продолжал банкир, – а я стану в этом. Сейчас должны бить ваши часы. Как только они зазвонят, с первым же ударом мы должны сойтись.
И они стали так, как приказал Фовель, не произнося более ни слова. Госпожа Фовель больше не могла выносить этой ужасной сцены.
Она видела, что ее сын и муж должны убить друг друга на ее же глазах, и это было выше ее сил.
Ужас овладел ею, и она бросилась между ними, широко расставив руки, точно желая этим задержать движение пуль.
– Ради бога, Андре, – обратилась она
