Человек в высоком замке - Филип Дик

Ему стало лучше. Он решил, что иногда нужно пробовать все подряд. И в этом нет ничего предосудительного, совсем наоборот, это признак мудрости, правильной оценки сложившейся ситуации.

— Это успокоит вас, — сказал мистер Чилдан.

Он вынул маленький серебряный треугольник, украшенный орнаментом из пустотелых капель, черный снизу, яркий и наполненный светом сверху.

— Спасибо, — сказал мистер Тагоми.

Мистер Тагоми добрался на педикебе до Портсмут-сквер — небольшого открытого парка на склоне холма, который возвышался над Керни-стрит, где размещался полицейский участок.

Он устроился на скамейке под солнцем.

По мощеным дорожкам ходили голуби в поисках пищи.

На других скамейках плохо одетые люди читали газеты и дремали.

Некоторые лежали прямо на траве и, казалось, спали.

Вынув из кармана картонную коробочку, украшенную названием магазина мистера Чилдана, мистер Тагоми сидел, держа ее обеими руками, как бы стараясь согреть своим теплом. Затем он открыл коробочку и извлек из нее свое новое приобретение, чтобы здесь, в этом маленьком саду для стариков, оставшись с ним наедине, внимательно осмотреть.

Это была маленькая мудреная вещица из серебра. Подобно волшебному зеркальцу, она отражала полуденное солнце. Или — он высмотрел — в нем содержалось нечто, скрытое от взора, что улавливало солнечные лучи.

Значит, что-то все-таки в ней есть — размеры, форма. Он продолжал почтительно ее рассматривать.

Принесет ли она ему мир, как предсказывал Роберт Чилдан? Прошло пять минут, десять. Он уже не мог сидеть просто так.

«Время. Увы, вот чего нам всегда не хватает. Что же такое у меня в руках? Пока еще не вышло все мое время. Прости меня, — подумал мистер Тагоми, обращаясь к безделушке, — мирские хлопоты всегда заставляют нас подниматься и что-то делать».

Огорченный, он принялся укладывать вещицу на ее прежнее место. Еще один последний, полный надежды взгляд. Он снова испытующе посмотрел на покупку, вложив в этот взгляд все накопившееся в нем. «Как ребенок, — сказал он себе, — стараясь быть невинным и доверчивым, прижимает к уху случайно найденную на берегу моря раковину и слышит в ней морской гул. Только здесь ухо заменило глаз. Войди в меня и научи, что делать, что все это означает и почему. Сгусток понимания событий в одной маленькой безделушке. Слишком многого я хочу от нее и поэтому остаюсь ни с чем».

— Послушай, — смиренно обратился он к вещице. — Разве я прошу так уж многого?

«А что, если я злобно встряхну ее, как старые, остановившиеся часы?» Он так и сделал: вверх-вниз. Или как кости перед решающим броском. Чтобы разбудить спящее в ней божество. Никому не известное. Мистер Тагоми снова яростно потряс зажатую в кулаке вещицу и потом принялся опять смотреть на нее.

«Ты маленькая вещица, ты — пустышка, — подумал он. — Нужно ее обругать, испугать».

— Мое терпение кончается, — сказал он тупо.

«Ну и что дальше? Выбросить тебя в канаву? Подышать на тебя, потрясти, снова подышать? Принеси же мне выигрыш!»

Он рассмеялся. Какая бессмыслица — здесь, на самом солнцепеке. Какой спектакль для прохожих. Он тайком огляделся, но никто на него не смотрел. Старики посапывали, как и прежде. Он облегченно вздохнул.

«Ну, кажется, я уже все перепробовал, — решил он, — умолял, старался вникнуть, угрожал, философствовал, сопоставлял. Что еще можно сделать? А может быть, просто побыть здесь еще чуть-чуть? Может быть, все-таки что-нибудь случится? Когда я был ребенком, мысли мои были ребяческими, но теперь я вырос из детского восприятия мира. Тогда было проще. Теперь я должен искать ответы на свои вопросы другими способами. А значит, и мой подход к этой вещице должен быть другим, соответствующим моему теперешнему мироощущению. Подход должен быть научным. Следует логически осмыслить каждый аспект систематически, классическим экспериментальным методом Аристотеля».

Он приложил палец к правому уху, чтобы не слышать шума уличного движения и прочих отвлекающих звуков. Затем плотно прижал серебряный треугольник, как раковину, к левому ухе.

Ничего. Никаких звуков. Даже гула океана, а на самом деле шума собственного кровообращения не слышно. Ничего.

Какое же тогда чувство может постичь скрытую в этой вещи тайну? От слуха, очевидно, пользы нет. Мистер Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр безделушки. Осязание дало тот же эффект: пальцы не смогли ему поведать ни о чем. Запах. Он поднес серебро поближе к носу и втянул воздух.

Слабый металлический запах, но он нес в себе какое-то другое значение. Вкус?

Открыв рот, он поднес треугольник и попробовал его на зуб, словно пряник, но жевать не стал.

Никакого иного содержания, не присущего серебру, — просто нечто горькое, твердое и холодное.

Он вновь держал ее на ладони.

Значит, снова возврат к зрению, к этому наивысшему из чувств в соответствии с греческой шкалой ценностей. Он поворачивал серебряный треугольник из стороны в сторону, стараясь увидеть его во всех возможных ракурсах.

«Что же я вижу, — спросил он себя, — после всего этого упорного, терпеливого изучения? В чем ключ к истине? Ну уступи, выдай свою собственную тайну, подобно морскому черту, вытащенному из глубины, которого поймали и приказывают рассказать обо всем, что находится там, внизу, глубоко в водяной бездне. Но черт ведь не притворяется, он безмолвно погибает от удушья, становится камнем или глиной, мертвым веществом, вновь возвращается в твердую субстанцию, обычную для неживого мира. Металл извлечен из земли, — подумал он, глядя на серебро, — снизу, из мест, спрятанных ниже всех других, из самых плотных слоев, из мира троллей и пещер, сырого, всегда мрачного мира тьмы в ее безысходном, наиболее тоскливом виде, мира трупов, гниения, разложившихся останков, всего умершего, слой за слоем откладывающегося под нами и постепенно распадающегося на элементы, демонический мир неизменности, времени, которого не было. И все же здесь, на солнце, серебряный треугольник сверкает, отражает свет, огонь. Это вовсе не сырой или темный предмет, вовсе не отяжелевший, потерявший живое, а пульсирующий им. Он принадлежит к самой высшей сфере, сфере света, как и положено произведению искусства. Да, это работа настоящего художника: взять кусок скалы из темной безмолвной земли и превратить его в сверкающий небесный свет, а тем самым вернуть жизнь мертвому. Труп превращается в тело, полное жизни; прошлое отступает перед будущим. Так кто же ты: темный мертвый мрак или ослепительно живой свет?» Серебряная вещица на ладони плясала и слепила глаза. Он прищурился, наблюдая теперь только за игрой света.