100 великих узников - Надежда Ионина

Инструкции предусматривали такие меры, чтобы охрана, «познав всю важность сего поста… могла удобнее иметь всю необходимую осторожность и бдение… к недопущению покушения (арестантов. – Н.И.) на побег или собственное погубление жизни». Узники находились в одиночном заключении, они не могли общаться друг с другом и внешним миром, караульным запрещалось вступать с ними в какие-либо разговоры, чтобы не поддаться «ни ласкательным просьбам, ни величавым угрозам». Даже во время прогулки никто не имел права видеть узника, кроме караульного. О каждом вновь поступающем арестанте смотритель равелина получал от военного губернатора предписание, «как с ним поступить». Таким был зловещий Алексеевский равелин, одно название которого повергало людей в ужас.

По первоначальной инструкции 1797 года в камере арестанта постоянно находился один из нижних чинов охраны, но в 1821 году необходимость в этом отпала, так как в дверях камер, выходивших во внутренний коридор, сделали маленькие окошки. По коридору всегда ходили два солдата с обнаженными саблями. Под наблюдением караульного унтер-офицера солдаты раздавали узникам обед и чай, убирали камеры и подавали узникам умываться. Собственное белье, деньги и прочие вещи по прибытии в равелин у заключенных отбирались, тщательно осматривались и хранились в цейхгаузе.

Чтобы «умалить у содержащихся неразлучной с их положением скуки», полагалось снабжать их книгами из библиотеки равелина, «умножая оную покупкой новых книг». Начальник команды обязан был посещать узников несколько раз в сутки, «остерегаясь, однако, беспокоить их во время сна». Он должен был удовлетворять все претензии арестантов, если это зависело от него, в остальных случаях – докладывать о них смотрителю равелина.

Некоторые из этих правил могут показаться мягкими, однако одиночное заточение уже само по себе было страшным наказанием. За все время своего существования Алексеевский равелин был самой секретной и самой суровой по режиму тюрьмой России, и по ходу нашего повествования будет говориться о томившихся в нем узниках. Здесь же мы расскажем о трагической судьбе декабриста Г.С. Батенькова – человека незаурядного, способности которого высоко ценили М.М. Сперанский и А.А. Аракчеев. Приговоренного судом к 20 годам каторжных работ, его почему-то не отправили в Сибирь, а поместили в каземат № 5 Алексеевского равелина. Камера его была размерами более обыкновенного, но окна, пробитые в сводах – под самым потолком, совсем не пропускали солнечного света, и камера днем и ночью освещалась лампой.

Первые пять лет Г.С. Батеньков находился в ней безвыходно, не видя человеческого лица, не слыша человеческого голоса: только дежурный офицер справлялся о его здоровье, да на Пасху комендант крепости приходил похристосоваться с узником. Потом ему разрешили прогуливаться в садике: там он посадил яблоню и к концу своего 20-летнего заточения ел с нее яблоки. Пищу узник получал по собственному желанию, в основном вегетарианскую, получал и вино, но одиночество его было полнейшим, так как пищу ему подавали через окошечко в двери. Единственным живым существом, с которым общался Г.С. Батеньков, была прирученная им мышь, которая ежедневно – в одно и то же время – выползала из своей норки, чтобы разделить одиночество узника.

Читать арестанту разрешили только Библию: книгу ему прислали на разных языках и со словарями, и таким образом заключенный изучил несколько языков. Временами Г.С. Батеньков терял рассудок: еще в 1828 году он хотел лишить себя жизни голодом и бессонницей. Но с ума узник не сошел, только разучился говорить, забыл многие обыкновенные слова и потерял счет времени: иногда «ему казалось, что он сидит уже несколько лет, иногда – что стоит несколько месяцев на молитве и во все время ничего не ест»… Рассказывают, что новый комендант крепости – И.Н. Скобелев, простой русский человек, выслужившийся из солдат, при каждом удобном случае напоминал царю о несчастном узнике, но Николай I был неумолим.

После долгих лет заточения сам Г.С. Батеньков обращался к царю со словами безумного человека, из-под его пера выходили бесконечные стихи под общим названием «Одичалый». В 1846 году истек 20-летний срок каторжных работ, назначенных Г.С. Батенькову, и новый шеф жандармов А.Ф. Орлов, пришедший на смену А.Х. Бенкендорфу, докладывал царю о возможности смягчения участи заключенного. Николай I положил тогда такую резолюцию: «Согласен, но он содержится только от того, что был доказан в лишении рассудка; надо его переосвидетельствовать и тогда представить, как далее с ним поступить можно».

Комендант крепости удостоверил «тихое и кроткое поведение арестанта», и в середине февраля 1846 года Г.С. Батенькова отправили в Томск. «Когда отпустили меня из равелина… я был как новорожденный младенец», – так оценил тот свое душевное состояние. Прибыв на место поселения, бывший узник писал своей приятельнице: «Двадцать лет провел я в уединении. Вы, без сомнения, думали, что мне нестерпимо трудно. Может быть, и так; но есть в душе человеческой что-то могущественнее всех зол – и это ощутительнее для лица вполне обнаженного. Как бы то ни было, но я перенес всю тяжесть своего положения, не роптал и не ропщу. Так быть подобало».

Г.С. Батеньков вышел из крепости 50-летним стариком и еще 10 лет прожил в Томской губернии, а после амнистии поселился в Калуге, где и скончался в 1863 году.

Верховник Д.М. Голицын

После смерти императора Петра II обсудить вопрос о престолонаследии собрался Верховный тайный совет. Канцлер А.И. Головкин предлагал возвести на престол потомство Анны – старшей дочери Петра I. От брака с герцогом Голштинским у Анны родился сын Петр; хотя и по боковой линии, но он был единственным младенцем мужского пола среди Романовых. Члены Верховного тайного совета спорили до хрипоты, и все же вариант этот в конце концов отвергли. Были еще три дочери от царя Ивана – брата Петра I. Прасковью Ивановну отвергли по причине того, что она не сможет поддержать престиж российской державы. Отвергли и сестру ее – Екатерину Ивановну, муж которой, герцог Мекленбургский, всегда мог нагрянуть к своей неразвенчанной жене. Обер-гофмейстер А.Г. Долгорукий выдвинул было кандидатуру Евдокии Лопухиной – первой супруги Петра I, которая в это время тихо и мирно жила в Новодевичьем монастыре. Но Д.М. Голицын терпеливо объяснил, что вместе с ней явятся фавориты в рясах… Оставалась одна Анна Иоанновна – третья дочь царя Ивана, которую в свое время выдали замуж за Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского. После пышных свадебных празднеств герцог, по дороге в Митаву, скоропостижно скончался в 40 километрах от Санкт-Петербурга.

Князь Д.М. Голицын

Курляндия и раньше пугала Анну неизвестностью, и в Митаве она скоро почувствовала всю фальшь своего положения. Она очутилась в чуждой ей немецкой среде, в стране, которая служила причиной спора между Россией, Польшей и Пруссией. По брачному договору Анне, в случае смерти герцога, полагалось обеспечить «достойное вдовье жилище» и 40 000 рублей в год на пропитание, но приданое ей было выплачено не все. На поселившуюся в Митаве герцогиню смотрели как на бедную родственницу и приживалку, которую навязал им монарх соседнего государства, и потому искали любого случая, чтобы унизить и притеснить ее.

Нищая курляндская герцогиня всегда была послушна воле российской Иностранной коллегии, и князь Д.М. Голицын полагал, что она будет послушной и став императрицей. Надо только ограничить ее самодержавную власть… Инициатором составления знаменитых «приличнейших узаконений» («кондиций») и выступил князь Дмитрий Михайлович Голицын – человек родовитый и с сильным характером. Но он жил во время крутого перелома русской жизни и мысли, что, конечно же, сказалось и на нем самом. Стойко и смело проводя свои общественные воззрения, он вместе с тем должен был порой идти на компромиссы, хотя был чрезмерно горд и надменен, более всего на свете обожал власть и не переносил возражений. Он был глубоко убежден в том, что только аристократический режим правления благотворен для России и искренне стремился к достижению этого.

В своем исследовании Д.А. Корсаков сообщает, что отвезти в Митаву «кондиции» поручили Василию Лукичу Долгорукому – человеку дипломатичному и отменно ловкому в обращении с царственными особами. Отправив «кондиции» в Курляндию, Верховный тайный совет в лице князя Д.М. Голицына принялся за разработку более обширного проекта реформ.

Анна Иоанновна подписала «кондиции», но, став императрицей, не намерена была выполнять их. И в связи с этим иностранцы решительно заявляли о скором конце затей князя Д.М. Голицына. Например, Лефорт по этому поводу писал: «Нельзя довольно налюбоваться на начало царствования Ее Величества. Знатные хотели ограничить ее власть пунктами, которые она подписала. Как только она приехала в Москву, она тотчас же отказалась от своих обещаний… и по собственной воле назначает себя шефом кавалергардов. Все ее одобряют, обожают, и никто не думает ей препятствовать. Подобный поступок всем нравится».