Русский Париж - Елена Крюкова

Уважаемый месье Картуш! Я верю, Вы услышите мою горячую просьбу. Прошу Вас — не распродавайте ценности, доставшиеся Вам как обломок золотого айсберга, отколовшегося от сокровищницы России! Прошу Вас — возьмите меня смотрителем двух домов мадам Тарковской, что Вы так счастливо купили, месье!

Эти драгоценности так же принадлежат Франции, как и России. Сохраним их — во благо обеих стран! Наши с вами потомки, верю, скажут нам спасибо!

Простите за дерзость. Вы знаменитость, а я простой человек. Но я люблю Россию, хоть и чистокровный француз. Жду Вашего ответа! Пожалуйста, ответьте мне! Буду очень ждать!

Ваш Рауль Пера».

Бросил перо.

Тяжело дышал, как после бега. Щеки горели. Лоб пылал.

А что, если не ответит?!

Россию не разорвать на лоскутья. Ткань неба цела.

Небо не продашь, не купишь. Память не продашь. Вещь — всего лишь воспоминание о любви, о молитве, о смерти. Драгоценность не измеришь деньгами: только запахом старых духов, табачным дымом старой трубки, ожогом медного оклада, усаженного мутным жемчугом и ясными изумрудами, когда целуешь край золотого плаща Богородицы.

Дурацкая, детская привычка грызть перо.

Мало ему подзатрещин давали в школе.

Как он ненавидит школу. Любую школу. Школа в том виде, в каком она существует в Европе, — уродство, деградация. А в Германии?

Все деградировало. Все гниет изнутри — как при сифилисе; гниет снаружи — как при проказе. Уродство нынешнего мира неоспоримо. Надо все менять. Мир будет принадлежать сильной расе, что очистит его от гнили.

Он еще погрыз ручку и бросил на стол. Чернила разбрызгались. Черная кровь. Кровь.

Он боялся вида крови и одновременно хотел наблюдать текущую, льющуюся кровь. Необъяснимо. Мучительно.

Еще раз перечитал последний написанный фрагмент.

Губы шевелились, как бело-розовые полумертвые черви.

«Лишить дефективных людей возможности размножения и создания таким образом столь же дефективного потомства — справедливая мера. Это будет варварством по отношению к тем несчастным, которые стали жертвою неизлечимых болезней, но это будет благодеянием для всего остального населения и для будущих поколений. Преходящие страдания займут, может быть, одно столетие, зато потом нас будут благословлять за эти меры в течение тысячелетий».

Неплохо сказано. Из брюха нации надо вырезать опухоль гибели и извращения. Безжалостным ножом.

Кто тут сказал о жалости? Такого чувства нет.

Он почесал отросшие усы. Щетина, свиная щетина. Отдохнуть от книги. Написать письмо прелестной женщине. Она киноактриса, но хочет сама снимать кино. Глупышка! Какой из женщины режиссер? Кухня, церковь и детская — вот пространство женщины. Ей там чудесно. А, да, спальня еще, он и забыл.

Усмехнулся углом рта. Пододвинул к себе чистый лист.

«Дорогая Эва, приветствую вас. Как ваши успехи? Я в данный момент продолжаю писать свою книгу. Это будет великая книга. Я изложу в ней все методы нашей борьбы с проклятым коммунизмом и мировым еврейством. Эта книга явится прелюдией новой победоносной войны. Германия воспрянет, я заставлю ее поднять голову! Эва, как ваши дела в кинематографе? Я люблю смотреть фильм “Весенняя музыка”, где вы в главной роли. Это очень правильный, веселый и бодрый фильм. Такие кинокартины должны смотреть наши победоносные германские солдаты, когда пробьет час и им надо будет участвовать в театре военных действий на полях Европы. После того, как я завоюю Европу, я поведу германскую армию на Восток. Пройдя Россию, мы достигнем Тибета и Индии. Я пройду путем знаменитых завоевателей и принесу Третьему Рейху вечную несмываемую славу. Эва, мажетесь ли вы кремом, что я подарил вам перед новым годом? Если крем уже использован, скажите, я куплю вам новый. Эва, я хотел бы родить от вас детей. Вы здоровая и красивая немецкая женщина, а то, что вы снимаетесь в кино, придает вам очарование. У нас будет много здоровых и красивых детей, и наши дети явятся гордостью нации. Это я вам обещаю. Следите за фигурой, не поправляйтесь. Я люблю стройных и послушных женщин. Это моя шутка для вас.

Слава и счастье Германии!

Целую вашу ручку. Ваш Адольф».

Дым вился из черной трубки вишневого дерева.

Вился, уходил в потолок, вылетал в открытую форточку.

Он поежился под гимнастеркой лягушачьего цвета. Холодно. Зима ли, весна — непонятно. Время ползло под руками, чавкало тестом, таяло снегом. Он сам месит время. Он — повар. А все — его бараны. И он сам зарежет барана и зажарит на вертеле, вах. А потом польет красным соусом.

На столе — важная бумага. Он скосил глаза.

«СПИСОК ЛИЦ, ПОДЛЕЖАЩИХ СУДУ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО СУДА СОЮЗА ССР».

Стал читать. Гмерто, сколько народу! И ведь все предатели. Все — бесчестные сволочи. Борьба нового со старым идет вовсю. Никогда не бывало того, чтобы победа давалась без крови.

Читая — загибал пальцы. Досчитав до десяти — ставил палочку на чистом листе. Кончил. Палочки сосчитал. Оказалось — шестнадцать. Сто шестьдесят человек, значит; и еще семь, о-о-о-о. Уф! Сто шестьдесят семь.

Взял красный карандаш. Написал размашисто:

«ЗА РАЗСТРЕЛ ВСЕХ 168 ЧЕЛ. — ГОЛОСУЮ. И. С.»

Так, с этим покончено. Дальше. Что у нас дальше? А-а-а, шифровка. Строго секретно, подлежит возврату в течение сорока восьми часов.

«МОСКВА, ЦК ВКП(б), ТОВ. СТАЛИНУ.

Отправлена из Кирова в 16.30, поступила на расшифрование в ЦК ВКП(б) в 18.50.

В результате операций по первой и второй категориям в области вскрыто свыше 80 активно действовавших кулацких, белогвардейских, церковно-сектантских организаций, групп. В частности, выявлена значительная засоренность на железнодорожном транспорте, где подлежит изъятию свыше 600 человек белогвардейско-кулацкого элемента.

Прошу об увеличении лимита по первой категории дополнительно на 400 человек, второй категории дополнительно на 800 человек.

Пососал трубку. Выпустил дым, как Сивка-Бурка, изо рта и ноздрей. Хлюпнул носом: простыл, надо бы чай с лимоном и медом. Потянулся, хлопнул ладонью по форточке, та закрылась с треском. Тем же красным учительским карандашом, будто ошибки поправляя, наискосок написал на шифровке:

«УВЕЛИЧИТЬ ПО ПЕРВОЙ КАТЕГОРИИ НЕ ДО 400, А ДО 800 ЧЕЛОВЕК, А ПО ВТОРОЙ КАТЕГОРИИ — НА 1500 ЧЕЛОВЕК. И. СТАЛИН».

Все, теперь на подпись товарищу Молотову. И дело сделано, ага.

Люди — куклы. Они сделаны из кожи и сукна, из собачьих костей и стриженой свиной щетины. Они куклы, а когда кукол слишком много, их надо закапывать и сжигать. Куклам нельзя давать размножаться. Иначе они съедят кукольника.

Вскинул глаза. Рама окна неожиданно глянула распятием. Поежился. Высыпал пепел из трубки в массивную малахитовую пепельницу.

Зачем-то вспомнил, как он, цыпленок, семинарист, писал ночью стихи.

Он писал стихи девушке. Он ее видел один раз на рынке, когда покупал мацони. И больше не видел никогда. А стихи писал. Не читал никому.

Странно, он помнит их.

Губы сами разлепились. Он, тяжело дыша, произнес медленно, размеренно:

— Фея дальних дней, до свидания! Бирюза твоя — как рыдание. Что без бирюзы наше прошлое? Пустота — без слез, без дыхания.

Красные резолюции сочились кровью. Он усмехнулся. Фея дальних дней стала толстой квашней и умерла среди горшков и кастрюль. На кладбище в Гори ее могила. А он жив, и убивает других. Правильно! Хозяин должен резать овец и рубить шеи петухам. Без ножа и топора он — не хозяин.

Хорошо быть молодой. Сила так и играет в теле.

Тело может не есть, не пить… ну, это слишком жестоко: скудно есть и плохо пить! — а радость так и летит из него вон, так и взвивается!

«Мамочка, я так рада Вам писать!

Дорогая мамочка, как Вы там с Никой без нас, в Париже? Конечно, я скучаю по Парижу, и даже еще как! В первую очередь — по Вас и по Нике. Потом — по мадам Козельской и ее танцклассу. Потом, я часто вспоминаю наших девочек — Амриту и Изуми; они были такие светлые, благородные! Я уже начала учить их русскому языку. Мамочка, когда-нибудь я хотела бы поехать в Индию — это волшебная страна сказок! Там я делала бы зарисовки слонов, обезьян и древних индийских храмов. И танцовщиц! Амрита танцевала мне танец поклонения Шиве — это такое чудо!

Мама, так хорошо в СССР! В Москве просто чудесно! Все веселые, такие радостные! Все строят лучшее будущее. Такие красивые дома выстроили — высотные! Они окружены статуями рабочих, крестьян, жниц, металлургов, доярок, сеятелей. Эти могучие фигуры так вдохновляют, когда бежишь мимо! Мамочка, я хожу на курсы в Художественный институт, учусь рисовать. Танцы не бросаю, но пока занимаюсь самостоятельно! Я же все па помню, что показывала нам мадам Козельская!