По светлому следу (сб.) - Томан Николай Владимирович

– Эту штучку мы отправим теперь в фотолабораторию и посмотрим, что там запечатлел Иглицкий. Ну-с, а что же мы дальше будем делать?

– Ловить того, кто за этим фотоаппаратом прибыл, – не задумываясь, ответил Киреев.

– У вас есть какой-нибудь определенный план?

– Да, товарищ полковник!

В НОЛЬ ДЕСЯТЬ

В половине двенадцатого ночи машина номер 22-45 стремительно неслась по Ленинградскому шоссе, направляясь к метро «Сокол». За рулем ее сидел Киреев, на заднем сиденье – Голубев. В зеркальце над ветровым окном машины майор видел его заспанное, недоумевающее лицо, освещенное призрачным светом уличных фонарей. Казалось, он еще не пришел в себя после того, как Киреев неожиданно разбудил его, заявив, что нужно срочно выехать в кафе «Светлячок», где Голубев сможет оказать услугу советской контрразведке.

Чувствовалось, что майор Киреев очень торопился. Он гнал машину почти на предельной скорости. За правым окном промелькнули огни гостиницы «Советской», стадион и метро «Динамо». Миновав и «Аэропорт», машина приближалась к «Соколу». Вот и наземный вестибюль метро, а немного подальше – кафе «Светлячок».

Киреев затормозил машину и обернулся к Голубеву:

– Подождите меня. Я вернусь минут через пять.

Майор торопливо выскочил на тротуар и скрылся в дверях кафе, из открытых окон которого слышалась веселая музыка. А когда Киреев вернулся к машине, Голубева в ней уже не было…

…Звонок, которого Киреев ждал весь следующий день, раздался лишь вечером.

– Киевский вокзал, поезд семнадцатый, вагон шесть, – лаконично доложил майору его помощник. – Купе четвертое. Три места в нем наши.

– Когда отходит? – спросил Киреев.

– В ноль десять.

В купе мягкого вагона сидели три пассажира. Двое у окна беспечно разговаривали, делясь впечатлениями о столице, третий читал газету. Тех, что беседовали, по выговору легко было принять за украинцев. Оба они были молодые, загорелые, веселые. Пассажир, погрузившийся в чтение газеты, выглядел постарше. Казалось, он так увлекся какой-то статьей, что и не замечал ничего, что происходило в купе.

Включилось поездное радио. Радист объявил, что до отхода поезда осталось пять минут, и попросил провожающих выйти из вагона. Пассажир, читавший газету, бросил беглый взгляд на ручные часы.

Прозвучал свисток паровоза. Протяжно запели тормозные тяги под вагоном.

– Выходит, что мы неполным комплектом поедем, – проговорил один из молодых людей у окна. – Четвертого нашего спутника все еще нет.

Но в это время осторожно приоткрылась дверь, и в купе просунулся сначала чемодан, затем худощавый, бледный человек в плаще, очках и соломенной шляпе.

– Легки, же вы на помине! – весело проговорил все тот же молодой человек, улыбаясь вошедшему.

Человек в плаще испытующе посмотрел на молодых людей и перевел взгляд на третьего пассажира. Тот все еще сидел, уткнувшись в газету, мешавшую сошедшему разглядеть его лицо.

– Чуть-чуть было не опоздал! – со вздохом опускаясь на свободное место, проговорил четвертый пассажир. – В Москве почти всегда так: закрутишься, завертишься, а потом мчишься на поезд, высунув язык, и едва-едва успеваешь сесть уже почти на ходу.

– Хорошо, однако, что успели, – спокойно заметил пассажир, читавший газету. – А то уж мы думали, что напрасно вас тут поджидаем, господин Голубев.

Человек в плаще порывисто вскочил с места, но молодые люди, сидевшие у окна, тотчас бросились к нему и крепко схватили за руки.

– Обыщите его! – приказал майор Киреев.

Это он, прикрываясь газетой, поджидал здесь Голубева.

– Неужели вы не догадались, Голубев, – спросил Киреев, – что, оставив вас одного в машине, мы специально все это подстроили? А ведь я считал вас гораздо опытнее.

– У меня не было другого выхода, – угрюмо проговорил Голубев и добавил со злой усмешкой: – Но только и вы напрасно думаете, что я захватил с собой фотоаппарат Иглицкого. Он теперь в надежных руках.

– Вполне возможно, – спокойно согласился Киреев. – Однако пленка-то в нем уже не та, за которой вы охотились. Да и тот, кому вы сунули фотоаппарат на вокзале, тоже уже в наших руках. Мы ведь вас ни на секунду не упускали из виду, как только вы из машины моей сбежали.

Полковник Никитин долго не выпускал руки Киреева.

– Не мастер я произносить торжественные речи, – улыбаясь говорил он. – Скажу просто – молодец!… А теперь ответьте мне: вы заподозрили Голубева после того, как прочли в списке Куницына его фамилию, или еще раньше?

– Немного раньше, товарищ полковник, – ответил Киреев, усаживаясь в предложенное Никитиным кресло. – Первое подозрение внушил мне парашютист. Показалось мне тогда, что его специально могли принести нам в жертву, чтобы правдоподобнее выглядело сообщение Голубева. А потом, когда я стал догадываться, что тайник Иглицкого может оказаться в нашей же машине, сразу же подумал: «А не Голубев ли подослан к нам за пленкой Иглицкого?

Не специально ли он придумал встречу несуществующих геленовских агентов в почти загородном кафе, чтобы иметь возможность подольше ездить на наших машинах?» Ну, а потом, когда я прочел фамилию Голубева в списке Куницына, окончательно все стало ясно. Положив фотоаппарат Иглицкого на прежнее место, я почти не сомневался, что Голубев «клюнет» на эту приманку.

– Да, – с удовлетворением произнес Никитин и еще раз пожал руку Кирееву, – я в вас не ошибся! Знал, что не на один только счастливый случай будете вы полагаться…

1955

В ПОГОНЕ ЗА ПРИЗРАКОМ

В КАБИНЕТЕ ПОЛКОВНИКА ОСИПОВА

Время перевалило за полночь. Все сотрудники генерала Саблина давно уже разошлись по домам. Один только полковник Осипов все еще сидел в своем кабинете.

Письменный стол его был освещен настольной лампой. Лучи света, падая из-под низко опущенного колпачка, почти полностью поглощались настольным сукном. Лишь белый лист бумаги отражал и слабо рассеивал их по всему кабинету. Комната была большая, и отраженного света недоставало для ее освещения. Со стороны казалось даже, что пространство за пределами письменного стола Осипова погружено в темноту. Но полковник привык к полумраку и хорошо видел все вокруг. Он любил поздними вечерами, а часто и бессонными ночами бесшумно прохаживаться по мягкому ковру, продумывая многочисленные варианты возможных действий противника.

Но сегодня день был необычный – полковник Осипов ждал важное донесение, от которого зависело решение уже несколько дней волновавшей его загадки. Чистый лист бумаги, казавшийся на темно-зеленом фоне настольного сукна не только единственным освещенным местом, но и как бы самим источником света, гипнотизировал и привлекал к себе полковника. Осипов уже не раз подходил к нему, готовый запечатлеть на нем так долго продумываемую мысль, но едва он брался за перо, какой-то внутренний голос убеждал его, что мысль эта еще недостаточно созрела, загадка далека от решения и выводы слишком скороспелы.

И снова принимался полковник Осипов – седой, слегка сутуловатый человек с усталыми глазами – ходить по кабинету, подолгу останавливаясь у окна, за которым все еще не хотела засыпать большая, шумная даже в ночные часы площадь.

«Если бы только Мухтаров выздоровел или хотя бы пришел в сознание, – уже в который раз мысленно повторял Осипов, наблюдая, как внизу, за окном, мелькали огоньки автомобильных фар. – Все могло бы проясниться тогда… Может быть, позвонить в больницу еще раз?… Нет, не стоит. Было бы что-нибудь новое, сами бы немедленно сообщили. Но почему, однако, бредит Мухтаров стихами? И что это за стихи? «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах»? Или еще вот эта строка: «Шумно оправляя траур оперенья своего». Как угадать по этим строчкам, какие мысли возникают у него в бреду? И почему произносит он только эти стихи? Ни одного другого слова, кроме стихов… А томик американских поэтов, который нашли у него?… Существует, наверно, какая-то связь между ним и стихотворным бредом Мухтарова. Но какая?