Vesyoly Rodzher - Vechnaya Olga

   Неторопливо проходит на кухню, в которой долго рассматривает Верину фотографию на кухне, осуждающе цокает языком, пока я готовлю бутерброды с мягким сыром, луком и зеленью - новая страсть, руккола осточертела. Параллельно отвечаю на сообщения Джей Ви, который советуется со мной по каждой мелочи.

   - Моя работа, - заявляю с показушной гордостью, ткнув пальцем в Верин левый сосок.

   - Да поняла уже. Тебе помочь чем-нибудь, сынок? - Интересно, это она о бутербродах или моей гребаной, опять катящейся в ад жизни? Пожимаю плечами и на первый, и на второй вариант.

   "Соглашайся уже на любые уступки, пусть только деньги перечислят", - пишу Виталику, затем бросаю несколько раз "да" на уточняющие вопросы. Он занимается закупкой материалов, и каждую плитку, кирпич, мешок с цементом фотографирует и шлет мне, прежде чем включить в смету.

   - Нормально все, - говорю вслух, - не в первый раз, и не в последний. Вера ничего подобного не видела, вот и навела паники, перепугалась.

  Посвящать маму в то, что миллионер, хозяин крупной сети отелей теперь мой личный заклятый враг, не хочется. Лишних вопросов мама не задает, видимо, считая, что перемкнуло меня из-за Веры. Пока не решил, говорить ли правду.

  На редкость не вовремя звонит отец, мать вздрагивает, впиваясь взглядом в экран оставленного на столе мобильного, надпись "ПАПА" мгновенно выводит ее из равновесия, заставляя ерзать на стуле, заламывать пальцы, теребить салфетки. А когда-то давно нам было хорошо втроем. Правда, я этого не помню.

   - Извини, - встаю из-за стола, выхожу в коридор, прикрываю дверь. Даже намек на то, что я продолжаю общаться с отцом, может испортить маме настроение, причем с каждым годом их вражда только набирает обороты, а с каждым моим новым приступом - выходит на новый уровень. - Да, пап? - уже в трубку.

   - Ты как, Витя?

   - Хорошо, а ты?

   - Да я-то что, вот в саду теплицу чиню, накренилась. Соня цветы пересаживает. Девочки мочат вампиров и мумий в какой-то новой компьютерной игре.

   Я уважительно присвистнул:

   - Хоть кто-то из вас занят полезным делом.

  - Наглые стали обе, ничего по дому не хотят делать. Лишь бы в компьютер уткнуться или телефон. Но я им устрою, с первого сентября обе как миленькие начнут учиться, прикрою лавочку. Как Вера?

   - Вроде бы не пакует вещи, - хмыкаю. - Но ее паспорт на всякий случай припрятал среди носков.

   - Ну что ты такое говоришь, она хорошая девушка, и любит тебя по-настоящему. - Он тяжело вздыхает, будто мешкает, а потом выдает: - Витя, а помнишь аварию под Мурманском? Чуть не погибли все, левый двигатель сдох, не садились, а парили. А как шасси не убралось на взлете из Сочи? А ЮКАС, ты помнишь? Я тебе рассказывал, как горел самолет, мы вытаскивали пассажиров. Всех не успели, меня капитан оттащил, иначе сгорел бы тоже.

   - Помню, конечно. Такое никогда не забудешь.

   Он потом месяц пил не переставая, откапывали. А следом уволился.

   - Ты думаешь, мне кошмары спать не мешают? И я живых людей из самолета не вытаскиваю ночь за ночью?

   Неожиданный переход, а, главное, тон, с которым отец это говорит - назидательный, с нотками раздражения, - сбивает с толку. Он давно со мной не разговаривал так, словно вынужден на пальцах объяснять элементарные вещи.

   - Ты прав. У нас всех есть то, что мешает нас любить, - говорю осторожно после паузы, чувствуя, что ответить должен, но что именно - ни одной идеи.

   - Соня ни разу меня не попрекнула. После последней аварии два года назад пришел домой, ни слова не говорю, сунул ей копию заявления на увольнение по собственному, выпил полбутылки. Она детей спать уложила, сидела рядом - молчала, полночи ждала, как готов буду поделиться. Потом слезы мне вытирала, как сопляку тринадцатилетнему.

   - Я не знал, что ты уволился из-за ЮКАСА. Ты же всегда говорил, что на пенсию пора, устал.

   - Не все бабы-лицемерки, сынок, есть среди них образчики истинной женственности, которые обласкают, когда на душе кошки скребутся, а потом и в упрек не поставят, что видели тебя жалким и слабым, даже во время сильных ссор. Это семья называется. - Его тон нарастает, вместе с негодованием. Видимо, сутки только и делал, что обдумывал мою ситуацию. Отец уже явно не в себе: - Вы в своей гребаной Москве, напрочь, позабыли о том, что значит семья и доверие! Успешность, деньги, весь этот никчемный блеск ослепляет, я понимаю, но не равняй себя по другим. Ты хороший парень, и я очень горжусь тобой. Держитесь с Верой друг за дружку, и все у вас сложится.

   Так и стою, не зная, что ответить. А ведь в его словах чувствуется уверенность и... гордость, да? За свою семью, жену, жизнь? Вместо привычного сожаления, что все сделал неправильно, а ошибки фатальны, не поддаются исправлению.

   - Мы держимся, пап, - наконец, отвечаю. И это самая искренняя вещь, которую он от меня услышал за последние годы, как будто я решился признаться, что тяжело. Сильно тяжело, мать вашу. Прикрываю глаза, папа молчит, переваривает. Открываться больно, родным - особенно. Ведь дело ж есть до их мнения, многое от него зависит.

   - Я обещал сделать вид, что не в курсе, но Соня рассказала по большому секрету, а ей Вера еще вчера, что ты ей предложение сделал. Это правда?

   - Правда.

   - Вы же в Сочи будете жениться? Приезжайте, устроим праздник!

   - Я бы хоть сейчас сорвался, но Вере отпуск не дают, у нее важная работа, ресторан участвует в каком-то конкурсе кулинарном. А бросать ее здесь не хочу. Ближе к октябрю приедем. Но ладно, мне пора. Извини, но... мама в гостях, неудобно ее надолго оставлять одну. Потом перенаберу тебя, хорошо?

   Небольшая пауза.

   - Привет передавай.

   - Ладно. Пап?

   - Да?

   - Рад был тебя слышать.

   Захожу на кухню и сразу получаю в лицо упрек:

   - Опять звонил напомнить, что я променяла жизнь единственного сына на личную? - с горечью.

   - Он так не думает. А тебе наговорил всего этого.. сколько лет назад? Три? Пять? ..на эмоциях, - вздыхаю, сажусь напротив. - Вы бы обсудили тот никчемный разговор спокойно, хоть раз. Всем бы полегчало.

   - Он спит и видит, как закапывает меня в ящике!

   - Мама, блин! Ты думаешь, каково мне слышать, что из-за меня вы друг друга ненавидите?

  - Не из-за тебя. Просто кое-кто алкоголик, а с больными головой людьми нормально разговаривать невозможно. Закроем тему. Расскажи лучше, как ты поживаешь. Вижу, она тебя неплохо кормит - заглянула в холодильник.

   Пожимаю плечами, дескать, не жалуюсь. А дальше говорить-то и не о чем. Была ли за последние годы у нас хоть одна тема, несвязанная с моей ущербностью или фотографиями, которые мне нужно сделать/обработать/отдать друзьям/родственникам?

   Добавлю, кстати, брить голову наголо - мне не идет. Вера смеется, говорит, что когда отрастут волосы, будет любить меня в два раза сильнее.

   Сидим с мамой друг напротив друга за столом, жалость в ее глазах наворачивает слезы на мои, отвожу взгляд в сторону, моргаю. Когда вот так с ней наедине, начинаю ощущать себя снова на восемнадцать лет, вспоминаю первые месяцы реабилитации, ее поддержку и печаль, весь этот кошмар, через который проходили вдвоем день за днем, постоянные перевязки, боль, рвота при попытках начать питаться как-то помимо капельницы. Впервые встал перед зеркалом и поразился тому, какой тощий. И уродливый, разумеется. Тогда подумалось, зачем они меня выхаживают? Какой смысл? Мнимый гуманизм во всей красе.

   - Ты прости, что заставил волноваться.

   - Причет тут твое прости? Ты хоть иногда вводи меня в курс дела. Говорят, жениться собираешься. Позовешь хоть?

   - А ты как будто и не рада?

   - Пытаюсь свыкнуться. Размышляю, если бы у меня было трое сыновей, Вера бы успела перед всеми задом покрутить?

   - Я ведь люблю ее, мам, - перебиваю. - А Вера полюбила меня таким вот, - дергаю за футболку. - А это не просто, ты ведь знаешь, что там под одеждой, - кладу ладонь на грудь.

   Мама смотрит пристально, слегка, неосознанно качает головой, выдавая мысли, которые пытается тщательно скрыть.

   - Но почему именно она? Я хочу вас понять, честно, но Вик... Помоги мне в этом. Она бросила Артема в беде, как ей можно доверять после этого?

   - Она от него ушла не из-за ВИЧ, и ты это знаешь. Просто не все могут простить измену.

   - Говоришь словами своего отца.

   - Неправда.

  - Ее все знают, как невесту Артема, - разводит руками. - Что мне делать с их фотографиями? Столько альбомов в Одноклассниках... А что говорить родственникам, соседям, друзьям и знакомым? Как это выглядит со стороны? Неужели у тебя совсем нет брезгливости? Будете ночевать на даче в той же самой комнате/кровати, где она была с Артемом? Тебя призраки не закусают?

  Призраки закусают, как же. Одиночество, безнадежность, когда год за годом ничего не меняется, и каплю ласки можно получить лишь от пьяной, подцепленной в баре на одну ночь идиотки, согласной на то, чтобы незнакомый мужик ей руки связал, лишив возможности двигаться, жаждущей экспериментов, от которых самого подташнивает, - вот что жрет, куски посочнее отхватывает.