Vesyoly Rodzher - Vechnaya Olga

  Ревную ли я Веру к Артему, зная об их прошлом? Конечно, ревную, и вы читали мои прошлые отчеты. Но, нужно ведь расставлять приоритеты, включая голову. И у нее и у меня есть прошлое, пошло оно к дьяволу.

  Мягко улыбаюсь. Мама, видимо, забыла, какой я; как только смог сам за собой ухаживать, больше перед ней не раздевался. Ей бы следовало прыгать до потолка просто от мысли, что любая женщина обратила на меня внимание. Стягиваю майку через голову, смотрю на маму, в ее глазах слезы, блестят, как драгоценные камни. Бесценные. За каждый бы заплатил, если бы цена не оказалась столь высокой, величиной в сердце. Но не могу я отказаться от Веры, как бы в очередной раз маме не было за меня стыдно.

   - Я должен ее удержать. Она не видит во мне урода, не спрашивает, что случилось тогда там, на озере, и почему. Не знаю, чем заслужил столь хорошее отношение с ее стороны, но мне нравится жить, зная, что она мне верит.

   - Вик, у меня плохое предчувствие. Знаю, что ты в это не веришь, но я ходила к астрологу, и...

   - Она хорошая девушка, - перебиваю, на этот раз повторяя слова отца, словно чувствуя его поддержку. - Мы через многое прошли вместе, и достигли того, что имеем, не сразу. А теперь мне нужно выиграть время, когда отпустит, и снова встану на ноги.

   - Ох, Вик, как бы я хотела, чтобы ты оказался прав. Но уж очень ее метания подозрительны. Дядя Коля и вовсе считает, что она из-за денег.

   На этом моменте я смеюсь, не удержавшись.

   - А что ты удивляешься? Нужно думать на перспективу. Мы не вечны, и вам останется неплохое наследство.

   - Уж очень я сомневаюсь, что дядя Коля оставит мне наследство, при всем моем уважении к нему и благодарности. А у тебя, вроде бы, ничего нет своего собственного, если не ошибаюсь? - Она фыркает, собираясь вновь завести песню, что для дяди Коли мы все одинаково-любимые, я подаюсь вперед, говорю резче: - Мама, помоги мне. Нужно выиграть время, решить вопрос с работой, деньгами, башкой моей самовоспламеняющейся. Ты ведь знаешь, что эта квартира в ипотеке, папа деньги дал, но я почти все на операции спустил, только на первый взнос оставил. Руки, шея - это состояние целое. Я ж обожженный весь был, ты помнишь, хоть в мешке с прорезями для глаз ходи. Какие нахрен деньги? Ты о чем вообще? Вера знает, что кроме долгов, мне ей и предложить разделить-то нечего.

   Она трет лицо, выглядит усталой. Одеваюсь, хожу по кухне, наливаю ей чай, сервирую стол, нарезаю чизкейк, который Вера вчера весь вечер ваяла. В шкафу отыскались еще несколько макарун с толстым слоем шоколада внутри, прям плитка зажата между половинками печенья. Очень вкусно. Вера без сладкого жить не может, и меня, кажется, уже подсадила на глюкозу.

   - Непростая ситуация, сынок, но обещаю, что поговорю с дядей Колей, бабушками. Постараюсь смягчить и заступиться за вас. Только не ошибись. Твои промахи дорого обходятся. Ты импульсивен, склонен под воздействием момента принимать несвойственные своей натуре решения. А в душе - добрый мальчик.

   - Ты ведь не пытаешься снова намекнуть, что Чердак со мной заслуженно?

   - Нет! Такого никто не заслуживает.

   - Но по-прежнему думаешь, что я ее силком, да? - И она понимает о ком речь, уточнять не нужно.

   - Я никогда так не думала.

   - Лжешь.

   И в этом упрекнуть ее сложно. Первое время после своего спасения, находясь в хаотичном, безотчетном бреду, только и делал, что путано признавался в том, чего от меня ждал Чердак. Следователю обещал, что напишу чистосердечное, как только смогу. Но едва понял, что за правду жечь больше не станут, сразу передумал идти навстречу обвинению. Но мама успела наслушаться. С тех пор лишь единожды мы поднимали эту тему, я сказал, что секс с Настей был обоюдно желанным, а она ответила, что для нее это не важно.

   Как же, не важно.

   Молчим, жуем бутерброды и сладости. Тот самый момент, чтобы упрекнуть ее за слив важной личной информации Кустову? Не хочется поднимать эту тему, но удержаться сложно.

   - Как там Артем поживает? - спрашиваю.

   - Вчера ночевал у нас. Заверяет, что искренне рад за тебя и Веру. Ты бы поговорил с ним.

   - Поговорю, можешь не сомневаться. Как только перестанет от меня бегать.

   - Только давай другим тоном? Вы братья, родные хоть не по крови, но по духу люди. Ты, Артем, Арина должны держаться вместе всегда, а когда мы уйдем, - смотрит на люстру, - особенно. Вы все, что есть друг у друга.

   Киваю ей. Хватит с нее информации, дальше едим практически молча. Хронический стыд - болезненная эмоция, первая и самая яркая, которая ноет внутри при любом контакте с матерью.

   - Только не замыкайся от нас, Вик.

   Снова киваю, как автомобильная собачка, будто и не умею больше ничего. Спорю, говоря это, мама гадает, что Вера во мне нашла. Пытается постигнуть мотивы. Цель благородная, чтобы защитить, но она ранит. Близким нельзя открываться, вы помните? Я уже говорил сегодня. Практически все зависит от их мнения; сложно любить себя, когда мама не находит для этого повода.

  Телефонная трубка вот-вот пустит корни в правый висок, сольется с ухом, затем с мозгом, хотя там и без того потяжелевшие мысли бренчат, не переставая. Но хоть руки освободятся. Не успеваю закончить один разговор, тут же начинается другой, вот только бестолку старания, по-прежнему никаких новостей от "шутника". Если он мне угрожал, то, где, мать его, требования? Может, я бы рассмотрел их внимательнее после разговора с Жоркиным старшим. Пью таблетки горстями, тоскливо на душе, сижу в кресле, пишу карандашами средненькую копию шедевра Мунка по памяти.

  - Покажи? - просит Вера. - Красиво. О чем эта картина?

  На ней одетый в черное печальный мужчина прижимает ладонь к кровоточащему сердцу, словно душевной раны можно коснуться физически, налепить побольше пластырей. А мимо проплывает светлый образ девушки.

  - Даже приятные воспоминания могут вызывать страдания в настоящем, - говорю безэмоционально.

  - Когда по ним скучаешь.

  - Точно. Давай съездим в музей Мунка? Он в Осло.

  - Чтобы посмотреть на популярный "Крик", который постоянно пытаются украсть?

  - Забудь про "Крик". Тебе понравятся другие работы. Погугли его "Поцелуй", например. Там тяга друг к другу граничит с манией, жутью, дух захватывает.

  - Давай лучше ты нарисуешь, а я посмотрю.

  - Если бы у меня выходило достойно, то мои работы висели на выставках в Осло.

  - Мне больше нравятся твои версии, - упрямо.

  - Потому что все женщины на них похожи на тебя.

  - Думал, не замечу?

  Потом мы молчим, я набрасываю тот самый бессмертный "Поцелуй", как и в оригинальной версии лица целующихся расплываются, одно поглощает другое, становится его частью, и невозможно различить, где заканчивается мужчина и начинается женщина. Отныне это не имеет значения. Когда в комнате лишь двое, страстно желающих принадлежать, их души расщепляются, запахи смешиваются, тела соединяются. Со стороны связь выглядит неприглядно, даже пугает - одно лицо на двоих, подумать только. Но не спешите пройти мимо. Почувствуйте, как на редкость точно картина передает интимность момента. Как в жизни: секс между двумя влюбленными, важно, что именно влюбленными, а не банальный перепих, когда охотишься за разрядкой, - никто не должен видеть, это таинство. Какой же избитой ерундой я занимаюсь полжизни, выдавая ее за искусство; хочется выбросить в окно телефоны, фотоаппарат, остаться наедине со своей женщиной, и чувствовать, как трепещет ее гладкое тело под ладонями. Когда склоняюсь сверху, дыша часто и глубоко, веду языком по коже, нащупывая пульс, капельки пота, все сильнее ощущаю ее "да" с каждым стоном, движением, вдохом-выдохом.

  Вера мне как бы позирует, замерла, не улыбается даже. Так и сидим час или два, или пять минут, время растекается вокруг нас, становится трудно ощутимым. За окном темнеет, поэтому яркие глаза девушки перестают блестеть, превратившись в темные пятна на фоне бледной кожи. Наверное, мое лицо и вовсе походит на череп. Волос страсть, как не хватает. Мы живем эти дни, не касаясь друг друга, потому что я пока не курю.

  - Хочешь рискнуть? - спрашивает.

  Конечно, черт возьми, да! Но вместо этого:

   - Мама считает, ты со мной из-за корыстных целей, только не может разгадать, каких именно. Мучается. Предлагаю подкинуть ей брошюру о стигматофилии.

   - А что это такое?

   - Сексуальное влечение к людям, у которых на теле есть шрамы и татуировки.

   - Хорошо, что сейчас всему можно найти объяснение, - без тени улыбки. - Долго тебя такого искала, потом через брата подбиралась, в доверие втиралась. Твоя мама поверит, не сомневаюсь. Займет в ее голове почетное второе место после "СПИД-терроризма" в рейтинге абсурда.

   Улыбаемся. Наверное, если бы нас понимали, было бы чуточку легче. Впрочем, для того, кто горел заживо, подобные препятствия не имеют значения.

   - Скоро снова будешь стонать подо мной, ясно? - вдруг говорю ей. Мужчина на моем рисунке полностью одет в черное и целует обнаженную девушку, - такая вот интерпретация шедевра.