Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

– Смотрите по обстановке, делайте друг другу подмену, но знайте одно, технику на улице без надзора не оставляйте, – строго приказал Зубов.

Подойдя к столу и взглянув на карту, он понял, что всех сейчас интересует план сельского поселения.

– Что, Слава, плохи дела?

– Как тебе сказать, всего в поселении десять деревень, в двух нет электричества, деревья упали на линию. В нашем поселке не работает котельная.

– А с ней-то что?

– Ничего особенного, кочегар с вечера не подвез угля, а ночью ураган помешал это сделать.

– Телефонные линии оборвало, но это мелочь, есть мобильные телефоны. Главное, дороги. Занесены все до горизонта.

– А где дорожная служба?

– Им не до нас, чистят федеральные трассы, на нас махнули рукой. «Вы уж там как-то сами», – сказали они. А у нас один трактор и тот без ножа. Вот прошу помощи у всех предприятий. Да предприятия – это громко сказано: школа, больница, детсад, дом культуры, котельная и несколько магазинов.

– Люди-то у тебя есть?

– Люди есть, однако с лопатами их не поставишь на очистку.

– Слава, хватит причитать. Какие твои главные цели сейчас?

– Нужно, Алексей, попасть в деревушки, где нет света.

– Далеко они отсюда?

– Нет, три километра – первая и через один от нее – вторая.

– Зачем вам сейчас туда?

– Бригаду электриков нужно отправить, линию восстановить.

– Чтобы через час линия снова лежала на земле? Ты в окно-то взгляни. Ведь шквальный ветер не затих. Какая тут у электриков работа?

– И поэтому нужно сидеть сложа руки?

– Руки складывать не надо, делать нужно то, что целесообразно. Давай перебросим всю имеющуюся технику на очистку от снега дороги, идущей к федеральной трассе.

– Алексей, что ты говоришь? Зачем?

– Когда будешь просить дополнительную технику у района, по готовой, очищенной дороге скорей получишь, они ведь тоже у предприятий технику берут.

– Ладно, учитель, отдохни немного, я посоветуюсь с депутатами, у нас ведь здесь коллективный разум.

– Разум, Слава, тут один должен быть. Все решения руководитель должен принимать, это аксиома. И держать за них ответ.

– Понял. Посиди пока. Пойду на разведку.

Алексей Николаевич вновь подошел к окну. В стены одноэтажного домика администрации ветер ударял снежными зарядами, как из краскопульта. Казалось, он задался целью выбелить этот домик так густо, чтобы до следующей зимы он оставался белым.

– Да, чертова погодка, нарушила все мои планы. Когда я выберусь отсюда? Когда утихнет это природное вдохновение?

Как будто в отклик на его мысли мощный порыв ветра сотряс стены.

Зубов вышел в маленькую тесную приемную, заставленную столами и шкафами, присел на продавленный диванчик, поставленный у входной двери, и постарался прикрыть глаза. Его мгновенно объяла темнота, просветленная образами и звуками минувшей жизни.

Свой домик в деревне, где прошло детство, Алексей Николаевич не забудет никогда и не сравнит ни с каким другим. На его малой родине, в Сибири, снег начинал пробовать землю уже в сентябре, а в начале октября ударяли первые морозы и с каждым днем нарастали. В начале ноября, по непреложному природному закону, река неохотно «вставала». Мороз незаметно добирался до воды; сначала образовывал забереги у берегов, а потом и быстрину сковывал крепко и надолго. Становилась река дорогой: ровной и широкой.

Дом стоял на краю деревни, огород врезался в большое поле. Сразу за полем начиналась тайга: зеленая вечно – и зимой, и летом, манящая и бескрайняя. Не было у нее начала, и конца никто не видывал.

Ветра́ его родной дом стороной не обходили, откуда бы они ни дули, всегда в эпицентре оказывалось его немудреное жилище, которое снег укутывал по самую крышу. Каждый раз после снегопада приходилось подолгу расчищать тропинку от крыльца к деревенской улице.

Не только его дом, но и всю деревню зимой заносило снегом. Этот белый пейзаж поныне стоит перед его глазами до мельчайших деталей. Все было белоснежным: белые поля, белые дома, белый горизонт, даже редкое зимнее солнце было похоже на сгусток Млечного пути.

Как же хочется вернуться хоть на минутку в те далекие, трудные, но счастливые времена. Но давно уже нет ничего. Нет маленького деревенского домика, приютившегося на краю колхозного поля, нет дорог, вдоль которых в мае цветут опьяняющие черемухи, нет и тропинок, которые втекают в волнистое море озимой ржи. А как пели птицы весной! Забыть невозможно и радостные голоса односельчан. Нет ничего, некуда ехать. Осталась только надежда на память, хранящую прошлую жизнь. Давно деревня на дне рукотворного моря. Все истлело под водой: могилы предков, отцовский дом, сосновый бор. Только и остались – воспоминания о детстве, о школе, о маме.

Да, о самой красивой, удивительной, доброй маме! Как поздно пришло понимание ее бесценности и неистощимой любви к ней. Незримые, не рвущиеся нити соединяют с ней доныне. Мама – это чудо расчудесное, великий дар, она божество, она источник неиссякаемой любви, лучистого света, родного тепла, которому не преграда ни времена, ни расстояния.

Алексей был убежден, что все, что он умел: слушать, видеть, понимать, отличать плохое от хорошего, – получено от мамы. Может быть, эта неоспоримая зависимость придумана им за время разлуки с матерью, но до сих пор он чувствует земляничный запах ее рук, ласково прикасавшихся к сыну, отгонявших детские страхи и невзгоды…

Майскими молочными вечерами на большой площадке, что возвышалась над рекой как сцена, каждый вечер на танцы собиралась деревенская молодежь. Сестренки, прибегая с работы, сбрасывали с себя резиновые сапоги и телогрейки, перебирая свои скромные наряды, выбирали и надевали лучшие ситцевые платья. Дом – громко сказано, это одна комната. Не спрятаться, не скрыться, особенно от любопытных мальчишеских глаз.

Лешка лежит на лежанке русской печки, незаметно приоткрыв занавеску, подсматривает, как наряжаются сестры. Мила, та, что помладше, очень выросла за зиму. Вытянулась, постройнела, стала девушкой с прелестной хрупкой фигуркой, маленькие груди, словно белые мячики, выделялись на смуглой коже. Темные широкие соски заострены. Алексей помнит свой тогдашний восторг и непонятную дрожь. Но заметив партизанскую выходку брата, Мила бросает в него рукавицей, попавшейся под руку.

– Лешка, прекрати подглядывать, как тебе не стыдно!

– Подумаешь, – отвечает брат, – чего я у вас не видел? – Задергивает занавеску и через нее продолжает созерцать тени грациозно наряжающихся сестер.

– Мила, не трогай ты его, одевайся поскорее, а то все уйдут на поляну, – услышал он голос старшей сестры, рослой сильной девицы с крепкими бедрами, с тяжелой грудью и широкой спиной. – Опять одни с тобой через всю деревню пойдем.

– Сегодня никто на поляну не собирается, – снова отдернув занавеску, крикнул Лешка, гордясь своей осведомленностью.

– Это почему же?

– Там вода еще не ушла.

– А где танцы будут?

– У склада, на сушильной площадке.

– Да, дела, – присела от неожиданного известия старшая сестра.

– А ты точно знаешь, Лешка?

– А чего мне врать-то. Сам слышал от Гошки-гармониста.

– Ладно, пошли, Милка, а то и сюда опоздаем.

Громко хлопнула входная дверь, так что