Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

6 мая 1959 г.: Спасибо, милый друг, что верите в мою книжку, – мне эта вера очень нужна. Я как-то растерялась и ослабела, а ведь сколько еще труда – и горя – впереди (Там же. С. 141).

11 августа 1959 г.: Я пишу книгу – упорно и медленно. Устала я. Написала кое-как V главу, теперь мучаюсь с шестой – маршаковской. Каждый день мысленно благодарю Вас за драгоценный материал (Там же. С. 143).

Драгоценный материал – это заметки Л. Пантелеева о редакторах, присланные им с письмом от 11 августа 1958 года. В примечании к нему Е.Ц. Чуковская, подготовившая к изданию том переписки, пишет: «К письму приложены заметки Л. Пантелеева о редактировании (машинопись, 13 стр.)».

Вероятно, это те самые страницы, которые во время моей работы над рукописью «В лаборатории редактора» Лидия Корнеевна дала мне прочитать и разрешила снять копию. Тогда же, восхищенный ими, я перепечатал их для собственного архива и в статье о книге «В лаборатории редактора» в «Октябре» впервые опубликовал[13], а впоследствии повторил публикацию в сборнике «О редактировании и редакторах» и на сайте www.editorium.ru. Эти заметки Лидия Корнеевна в письме к Пантелееву от 4 сентября 1958 года оценила так:

Вы сделали – и в такое трудное для Вас время – для моей книги больше, чем кто-либо; больной переписывали, вспоминали, стучали на машинке и снабдили меня материалом, которому цены нет.

Страницы Ваших писем о редакторе (те, где Вы характеризуете тупицу) так совпадают с моими черновиками, что мне было жутковато читать (С. 137).

Уже после выхода книги «В лаборатории редактора» Лидия Корнеевна просила у Пантелеева разрешения опубликовать эти страницы в сборнике «Редактор и книга», но автор почему-то этого не захотел. Я же в своих лекциях на курсах повышения квалификации редакторов, говоря о редакторской работе над языком и стилем, еще до публикации этих страниц обязательно зачитывал их слушателям, считая, что они в силу своей выразительности и яркости – одно из сильнейших противоядий против вредоносных для авторского текста редакторских действий.

А в журнальной статье о том, как издавалась книга Чуковской, я их опубликовал, так как не был уверен, что переписка Пантелеева и Чуковской когда-нибудь будет напечатана. И хотя через 10 лет это, к счастью, произошло благодаря усилиям Елены Цезаревны Чуковской, в томе переписки этого текста все же не оказалось, так как Е.Ц. не нашла его в архиве.

Вообще, Пантелеев очень помог Лидии Корнеевне в работе над книгой. Она посылала ему рукопись для оценки, и одобрение этого строгого, тонкого и глубокого ценителя вселяло в нее уверенность, так нужную любому писателю. Получив рукопись (вероятно, всех глав, кроме последних двух), он 2 марта 1959 года написал подробный отзыв на нее. Письмо это теперь опубликовано (Там же. С. 139–140), и я не стану приводить его целиком, скажу лишь, что Пантелеев особенно одобрил полемические страницы книги:

Там, где нет полемики, Вы – не в своей стихии. (С Панферовым Вы разделываетесь блестяще. Не знаю, как выдержит все это редактор, если он хоть немного похож на того, с которого Вы портрет пишете.)

По тексту книги видно, что Чуковская отнеслась к замечаниям Пантелеева очень внимательно: исправила фразу, которая показалась ему «недостаточно энергичной», ввела, как он предлагал, названия глав.

В феврале 1960 года Лидия Корнеевна послала Пантелееву сначала шестую главу («Редакционный оркестр»), а затем седьмую («Маршак-редактор»). Шестую он одобрил полностью и только попенял на то, что в главе «много Станиславского», а вот глава о Маршаке вызвала у него возражения: его память сохранила иные портреты сотрудников маршаковской редакции, особенно Ю. Владимирова и Б. Житкова (см. это подробное письмо от 25 февраля 1960 года: Там же. С. 148–150).

Ответного письма Лидии Корнеевны, из которого можно было бы понять, как она отнеслась к замечаниям Пантелеева, в «Переписке» нет. Однако по тексту этой главы в первом издании книги нетрудно заметить следы поправок, связанных с замечаниями Алексея Ивановича. И описание внешнего облика Ю. Владимирова стало несколько иным, и в портрете самого Пантелеева появились черты, почти дословно повторяющие те, которые он приводил в своем письме. И исчез из начальной главки Б.С. Житков.

Алексей Иванович был не единственным советчиком Лидии Корнеевны. Рукопись книги Лидии Чуковской поступила в редакцию уже прочитанной и выверенной ее друзьями, редакторами-литераторами Т.Г. Габбе, А.И. Любарской. В конце концов прочел ее и одобрил С.Я. Маршак. Мне, издательскому редактору, оказать такую помощь автору было, конечно, не по силам.

Рукопись мне в основном понравилась, но удовлетворила меня не полностью. Мне хотелось разговора более учебного, что ли, с показом анализа и оценки редактором художественных элементов произведения (сюжет, фабула, образ, пейзаж, портрет, членение текста на рубрики и т. д.), причем показом на конкретных примерах удачной и неудачной работы редактора. Мое пристрастие к логичности и систематичности и несколько упрощенное представление о художественном произведении как объекте, который можно разъять на составные части, каждую рассмотреть, подвергнуть критике, вместе с автором отшлифовать, а потом все собрать и благодаря этому достигнуть наилучшего результата, было тут, как я теперь понимаю, неуместно. Конечно, хорошо показать редакторам-новичкам, как отличить художественное от того, что лишь рядится в одежды художественности, но не такую задачу ставила перед собой Лидия Корнеевна. Не обучать человека с литературным образованием – иного на месте редактора художественных произведений и не мыслилось – азам профессии, а привлечь его внимание к самым острым, болевым для литературы проблемам повседневной редакторской практики – вот чего хотела Чуковская и вот чего я не учел, когда писал свою рабочую рецензию на ее рукопись.

Я тогда не осознавал, что одна из главных целей, которые имела в виду Лидия Корнеевна, создавая свою книгу, – защитить авторов от грубого произвола редакторов, создать в издательствах подлинно творческую атмосферу. Помимо чисто идеологических, многие редакторы советского времени нередко предъявляли писателям такие «художественные» требования, которые исходили из ложных, надуманных, односторонних посылок и диктовались скорее опасениями, как бы чего не вышло, чем действительными слабостями произведений. И, пользуясь властным положением, добивались своего, что не могло не вести к порче авторского текста, а порой и к творческим писательским трагедиям.

Именно поэтому разговор об отношениях «редактор – автор» приобретал тогда большое общественное звучание. Именно поэтому нельзя было не вести сражение за такую меру вмешательства редактора в авторский текст, которая не наносила бы урона творческой индивидуальности.