Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось, что за работа — выкопать и уложить в берестяные коробы несколько десятков низкорослого кустарника. Но на это ушло часа полтора, не меньше.
И все это время работали лишь Котов с Васильевым. Вася курил с охранниками и травил с ними анекдоты двадцатилетней давности, которые только и дошли до здешних мест.
Игорь вовремя уловил тоскливый взгляд, который Котов направил в сторону густого подлеска из ерника, состоящего из карликовых берез, душекии, кустарниковых ив и кедрового стланника.
— Выброси из головы! — громко шепнул он Котову. — Снимут одной очередью!
Котов сел на землю, стараясь унять дрожь в руках, так потянуло его удрать из-под стражи, нырнуть в спасительные заросли и… „поминай, как звали“.
— А что ты сделаешь, если я рвану? — поинтересовался он у Игоря с кривой усмешкой. — Кричать будешь или схватишь меня? Срок сразу скостят.
— Если ты рванешь в лес, я сразу же залягу на землю, чтобы и меня ненароком не подстрелили! — заявил Игорь. — Но хотя бы твой сон не сбудется. Как ты видишь сам, у меня в руках нет снайперской винтовки, да и у охраны ее нет.
— Ну, раз нет снайперской винтовки, — шутливо протянул Котов, — то я тогда не побегу, что зря стараться.
Он сразу успокоился, встал с земли и стал работать в ударном темпе, Васильеву за ним было не угнаться, привычки не было.
Наполнив кустарником все Четыре короба, они не спеша, тем же путем вернулись в колонию. Когда ворота за ними закрылись, Игорь сразу же почувствовал разницу между волей и тюрьмой: что-то мгновенно схватило его всего, с головы до пят, словно воздух стал другим, солнце потускнело, небо стало с „овчинку“.
— Считай, мы с тобой добровольно вернулись в свою тюрьму! — сказал Котов, как-то странно усмехаясь.
— А не добровольно, — напомнил ему Игорь, — мы стояли бы с тобой сейчас избитые в кровь вон у того столба, а „Шельма“ рвала бы нам яйца.
— Тебя „хозяин“ избавил бы от такого унижения! — возразил Котов.
— Я не хочу испытывать судьбу! — твердо заявил Игорь Васильев.
— Тебе все равно придется ее испытать! — грустно сказал Котов. — Ты меня убьешь и возродиться человеком тебе уже не придется.
Он привел Игоря к вспаханному им участку плаца и ловко стал пересаживать кустарники багульника в новую для них почву, хотя от старой она отличалась лишь тем, что находилась в нескольких километрах северней да была несколько суховатой.
— Надо полить землю! — напомнил Игорь, заметив это.
— Обязательно! — откликнулся Котов. — Ты — свободен! Спасибо за помощь!
Игорь собрался было уходить, но внезапно остановился и спросил:
— А почему это возродиться человеком мне уже нельзя будет? По-моему, твоя религия как раз и допускает возрождение человека.
— Для этого тебе надо принять Бога как жизнь в свой дух, чтобы ты мог сказать: „Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому, к наследству нетленному, чистому, неувядаемому, хранящемуся на небесах для вас…“ Но для того чтобы принять эту жизнь, тебе нужно будет покаяться перед Богом и уверовать в Господа Иисуса Христа, „возвещая Иудеям и Еллинам покаяние пред Богом и веру в Господа нашего Иисуса Христа“. Ты должен будешь придти к Господу с открытым и чистым от дурных помыслов сердцем и сказать: „Господь Иисус, я грешен! Я нуждаюсь в Тебе. Благодарю Тебя за то, что Ты умер за меня. Господь Иисус, прости меня, очисти меня от моих грехов. Я верю, что Ты восстал из мертвых. Я принимаю Тебя как моего Спасителя и жизнь. Войди в меня! Наполни меня Твоей жизнью!“ Но ты не сможешь этого сделать, потому что у тебя больше не будет, ни чистого сердца, свободного от дурных помыслов, ни открытости, да и простого желания, ибо переступивший черту никогда не вернется назад, а убивший дух никогда его не воскресит.
Одно другому у Котова противоречило, но Игорь был человек сугубо мирской, в делах конфессионных не искушенный, религией никогда до того не интересовавшийся, где ему было уловить такие тонкости, а потому он ушел, обуреваемый сложными чувствами.
Да и кто останется равнодушным к предсказаниям о том, что впереди его ждет сплошная погибель души, а может, и тела.
Игорю не улыбалась перспектива стать убийцей, погубить свою душу навеки, оказаться в вечной тьме безо всякой надежды на спасение души.
„Может, не следовало останавливать Котова от попытки побега сегодня? — мелькнула у него предательская мысль. — Охрана пристрелила бы его, или ему удалось бы сбежать, искать его сам не пошел бы, просто не позволили бы это сделать, а следовательно, в его гибели я не был бы виновен, и пророчество не сбылось никогда“.
Но можно было поступить еще проще — не думать о всяких глупых предсказаниях и не портить себе этим жизнь, которая здесь и так была невеселой из-за постоянного вида забора с колючей проволокой, неумолимо напоминавшей всем, что здесь не пионерский лагерь, а колония строго режима, и срок дан не для отдыха, а для наказания…
На следующее утро Игорь проснулся не от исполнения Гимна Советского Союза, а от густого мата и криков: „Крыса, крыса!“
„Крысу поймали!“
„Тащи его сюда, кормить будем!“
Барак загудел, просыпаясь.
„Неужели здесь и крысы еще живут? — подумал спросонья Игорь. — Интересно, чем это они питаются? По тумбочкам шарят?“
Но, открыв глаза, он понял, что по тумбочкам шарил один из заключенных, неопределенных лет мужичок, работавший шнырем на швейке, подлетавший пол, выносивший мусор, остающийся после каждой смены. Сидел в зоне он уже давно, осужден был за то, что, поссорившись с женой, затоптал ее ногами, и она от побоев скончалась в больнице. И хотя он даже грозился „замочить“ ее, суд все же счел это убийство, по сути дела, не убийством, а нанесением тяжких телесных повреждений со смертельным исходом. Правда, влепил мужику „под завязку“.
Его поймали на месте преступления, когда он, думая, что под утро сон особенно крепок, шуровал по тумбочкам, отщипывая в каждой понемножку себе на пропитание, где что найдет. Делал он это мастерски. Укради он все, и поднялся бы хипеж, кодла устроила бы „шмон“ в бараке, и его бы моментально вычислили. Тогда за воровство у своих его либо затоптали бы, вот душа его жены на небе возликовала бы от такого возмездия, либо „опустили“ в разряд неприкасаемых, избив предварительно до полусмерти.
Мужик сидел в колонии уже лет восемь, изголодался. Посылок он не получал. Шнырем много не заработаешь, а кушать хочется всегда. От пищи, в которой нет жиров и углеводов, постепенно организм переходит на самоедство. На воле такая диета, может, и способствует хорошей фигуре и прекрасному самочувствию, но в условиях почти каторжных, когда тоска по свободе гложет почище страшного зверя, есть хочется постоянно, нервам все время требуется подпитка.
И мужик выбрал путь „крысятничества“, отщипывал у соседей в тумбочках хлеб, брал по ложечке джема, по кусочку маргарина, по печеньицу. Такое малое количество не давало возможности владельцу подозревать воровство, а мужик имел постоянную подкормку.
Но все на свете имеет как свое начало, так и свой конец.
Конец для мужика наступил в это утро, когда случайно владелец тумбочки, проснувшись раньше обычного, увидел, как в его неприкосновенных для других припасах кто-то роется.
Рысью прыгнув вору на спину, он поймал его с поличным и устроил такой хай, что поднял на ноги весь барак.
Каждая поимка „крысы“ — это маленький спектакль, участвовать в котором для любого обитателя барака святая обязанность, даже честь. И это не только маленькое развлечение, разнообразие скучной жизни, это — новое ощущение себя в роли не подсудимого, а судьи, безжалостного и „справедливого“, хотя о справедливости здесь говорить не приходилось, потому что какая может быть справедливость у людей, втоптанных в дерьмо, в рабство. А месть рабов всегда страшна и безжалостна. Многочисленные восстания и революции убедительно доказали это и оставили глубокий след в истории человечества.