Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

— Сколько срока тебе осталось «тянуть»? — благожелательно спросил Дарзиньш.

— Последний год пошел! — заволновался мастер.

— Хочешь последним транспортом на «Большую» землю уйти? — спросил Дарзиньш, прекрасно зная, что каждый заключенный все отдаст, чтобы побыстрее покинуть эту глушь, откуда три дня скачи — ни до какого государства не доскачешь.

— Душу заложу! — признался мастер. — «Хочу» — это не то слово!

— Я могу тебе это устроить в обмен на маленькую услугу! — предложил сделку Дарзиньш.

Он сделал паузу, а мастер заволновался. Услуга, какая бы маленькая она ни была, неизбежно могла привести его к конфликту с авторитетами, а это было еще опаснее, чем отказаться от оказания маленькой услуги «хозяину». Там, если открылось бы его участие в «маленькой услуге», могли просто оторвать голову. Но и «хозяин» имел свои «козыри». И мастер это знал.

— Если только маленькую, — задумчиво протянул он, — то еще можно.

Дарзиньш лишь усмехнулся.

— От кодлы Полковника осталось пять человек, — начал он осторожно. — Я знаю, что они минимум раз в неделю трахают одного юношу. Это происходит на швейке, так что ты должен мне сообщить, как только увидишь, что они уединились.

— Меня зарежут! — отшатнулся испуганно мастер.

— А ты сделай это незаметно, чтобы никто и не заподозрил тебя, — посоветовал Дарзиньш. — Знак какой-нибудь подай нам. Вася с тобой все это обговорит. Но не вздумай обмануть! — жестко закончил «хозяин». — Тогда я посажу тебя в БУР, обвинив в убийстве Бернштейна. Может, суд тебя и оправдает. Но до суда ты не доживешь. Холода начнутся, а там некоторые камеры не отапливаются. Года хватит, чтобы сгнить. Решай!

Его предложение и последующие угрозы не оставляли мастеру выбора. Вернее, выбор был, но очень незавидный: либо сейчас ты умрешь точно, либо после, если уголовники узнают о твоем предательстве.

— А что решать, когда вы за меня все и решили! — тоскливо ответил мастер. — Если обещаете отправить меня с последним транспортом, а лучше сразу же после того, как я сдам пятерку из кодлы.

— Договорились! — ободряюще улыбнулся мастеру Дарзиньш.

Он был уверен, что его предложение будет принято, альтернативы просто не было.

«Все сделает чисто! — подумал он. — Не захочет пойти под нож авторитетов».

Конечно, он знал, что сами авторитеты на убийство не пойдут, но у них всегда есть «солдаты» или «торпеды», готовые на все, лишь бы выполнить любой приказ «князя» зоны.

Дарзиньш улыбнулся, вспомнив, как он, еще молодой заместитель начальника колонии, впервые услышал слово «князь» и задал законный, как ему тогда казалось вопрос: «Почему „князь“, а не „король“, скажем?»

На что ему, посмеявшись над его вопросом, популярно разъяснили, что «король» — это активный гомосексуалист на лагерном жаргоне, на «фене».

А с «князьями» Дарзиньш долго и упорно, всю свою сознательную жизнь воевал, за влияние в зоне. Иногда, правда, попадались умные авторитеты, с которыми можно было договориться. Ни та, ни другая сторона не допускала беспредела, зона считалась «красной», поскольку администрация выполняла все предписания сверху, а авторитеты тихо вели свою работу, пропагандируя свой воровской стиль жизни, воровские законы, вербуя молодняк для дальнейших преступлений.

Дарзиньш никогда не обманывал себя и не считал, что он исправляет заключенных и направляет их на путь истинный.

«Я — не пастырь! — говорил он, отстаивая свои убеждения. — А осужденные — не заблудшие овечки. Мое дело, чтобы они честно отбыли свой срок наказания за свои преступления в том строгом режиме, который определил им суд. А заниматься их душами мне некогда. Родители должны были заниматься их душами, церковь существует для того, а я назначен, чтобы карать!»

И никакие модные веяния в правоохранительных органах его не смогли отвратить от собственных методов управления.

Не было лучше него начальника колонии, который мог бы за короткий срок превратить «черную» зону, где правили одни уголовники, где все распоряжения начальства лагеря не выполнялись без утверждения их «князем» зоны, в «красную» зону, где царили законы, утвержденные государством. Правда, беспредел, который при этом он сам допускал, частенько ставил его над законом.

Но это было, как говорится, «издержками производства». «Красная» зона без крови и насилия никогда не строилась, так же как и «черная». Все зависело от того, кто кого прессовал.

Дарзиньшу удалось с помощью Васи, конечно, создать свою сеть осведомителей, чего никогда раньше не удавалось сделать, потому что был купленный авторитетами «кум», работник оперативной службы, который за построенный на юге дом сообщал авторитетам все интересующие их сведения. И не только. Он еще доставлял с «Большой» земли заключенным уголовникам наркотики, деньги, водку и распоряжения воровской сходки, «сходняка», чьи решения были равнозначны приказам Центрального Комитета партии для коммунистов.

Мастер сидел бледный как смерть и ждал последующих распоряжений «хозяина».

— Ты чего сидишь? — удивился Дарзиньш. — Мы с тобой договорились, а детали ты обсудишь с Васей. Гуляй к Васе! — пошутил Дарзиньш довольно.

Мастера как ветром сдуло. Был человек и нет.

«Это — моя последняя зона, которую я перекрашиваю из „черного“ в „красный“ цвет! — решил Дарзиньш. — Годы уже не те, здоровье уже не то. Хватит! Отсюда я отправлюсь на пенсию, доживать в маленьком домике на берегу самого синего в мире, которое „Черное море мое“»…

А Вася с Игорем расспрашивал на швейке осужденных.

Игорь на личном опыте убедился, сколь неблагодарная эта работа: заключенные, все как один, давали очень схожие показания. Почти одними и теми же словами, с небольшими вариациями, «ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу».

Эксперт Филиппов дождался их и довольно толково объяснил, что смерть Мони можно посчитать и за несчастный случай, но для себя надо знать, очень похоже на то, что парню просто свернули шею.

— Кто же это у нас такой силач, что может запросто свернуть шею крепкому парню? — добавил он вопросительно. — Правда, честно скажу, что, возможно, большую часть работы сделали эти штуки материи из брезента.

— Поясни! — велел Вася тупо.

Он не мог уразуметь, каким это образом можно свернуть голову, если на этого бедного парня свалилась такая гора тяжести.

— Парня придавило и крепко стукнуло! — стал охотно пояснять Филиппов, лишь бы подольше не возвращаться в прокисшую больничку, от которой он уже почти обезумел. — Может, я повторяю, может, его и убили эти штуковины, но они никак не могли свернуть ему голову набок, почти что на спину, разорвав шейные позвонки. Рентген даст точный снимок, но я и так вижу. Без человеческих рук здесь не обошлось. Контрольный «выстрел», если можно так выразиться. Чтобы уже наверняка.

Тело Мони уложили на кусок брезента, из которого впоследствии должны были нарезать заготовки для рукавиц, на которые нашивали еще асбестовые накладки на ладони и отправляли в горячие цеха и пожарникам. Асбестовая пыль, которая неизбежно образовывалась при пошиве рукавиц, была далеко не безвредной, но кто тут будет думать про здоровье заключенных.

Покойника отправили в маленький морг при больничке. Филиппов, тяжело вздохнув, пошел сопровождающим, а Вася с Игорем решили направиться в барак, чтобы поговорить с кладовщиком, явившимся на производство не в свою смену.

Кладовщик сидел на лавке, роль которой исполнял кусок бревна, брошенный на землю возле стены барака и укрепленный двумя распорками.

Корчагин, Мочила Деревенская, только взглянул на Васю, но не поднялся и не приветствовал его, хотя по уставу обязан был это сделать.

Вася не «полез в бутылку», он на такие «мелочи» не обращал внимания, но запоминал «бунтовщика», чтобы при случае как следует его «прищучить».

Он просто сел рядом на бревно, а Игорь примостился с другой стороны.

— Кайф ловишь, Корчагин? — спросил Вася дружелюбно. — Лето-то какое? Давно такого не было: теплое, без дождей почти.