Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

Итак, этот антропологический вид отличают следующие черты:

1. Крайне завышенная (зашкаливает) самооценка: обе героини О. Робски играют в некое дело (телеведущая, бизнес-вумен, топ-менеджер), которое обязательно проваливается; однако данные персонажи от провала не теряют, а почему-то приобретают дальнейшее направление вперед и вверх.

2. Патологическая неспособность к продуктивной деятельности: никакого результата, все уходит в фу-фу, кроме самого образа жизни с ночными клубами, Куршевелем, бриллиантами и тусовками.

3. Проблематичный уровень интеллекта. Кокетливые фенечки: эпиграф из Новалиса, «если бы я была Данте…» Ни от одного (одной) из действующих лиц как реальной, так и попавшей в книги О. Робски элит-тусовки читатель, слушатель, телезритель ни разу, кажется, не услышал ничего, что свидетельствовало бы об интеллектуальных усилиях; все судороги мозговых извилин уходят либо в (полит) интриги, либо в работу по переработке чужих мнений. «Мозг работал, словно дорогостоящий вечный двигатель по производству мыслей». Каких же? «Мысли были о Микки Рурке. О его дурацкой пластической операции»! Крупным достижением этого антропологического вида считается попадание в качестве объекта внимания в журнал «Семь дней».

4. Неприязнь к себе подобным, постоянная готовность к предательству и взаимоуничтожению: от заказных убийств и взаимных «подстав» до чудовищной радости и чувства полного счастья от неприятностей у «коллеги». Думаю, что именно по этой причине не только у героинь О. Р. ничего в личной жизни не клеится – не клеится и у наших «либералов», тоже всерьез приписавших себе какие-то необыкновенные качества (если им удалось вовремя ухватить большой кусок пирога. А кто не ухватил – сам дурак). Эта ненависть принимает и формы внешнего равнодушия – как, например, к судьбе Михаила Ходорковского, процесс которого является, конечно же, показательным применением «басманного» правосудия: чтоб у остальных хвост дрожал.

5. Классовое высокомерие, презрение ко всем, кто не включен в закрытую зону. Остальных можно просто не замечать (если они не угрожают твоей безопасности) или от них следует тщательно себя изолировать (в случае интуитивного ощущения угрозы).

6. Ограниченный лексикон. Ключевые слова – мой (моя, мое – дом, домработница, кресло, клиника, секретарша, водитель); сногсшибательно («должна выглядеть сногшибательно. Даже в милиции» – после того, как только что застрелили родного и горячо любимого мужа, не забыть надеть розовые шелковые брюки, например); сногсшибательный (галстук, костюм, брюки, девушка); приятно («сидеть в этом кафе было приятно» – этим исчерпано и описание, и эмоция); любимый цвет – розовый (игрушечный медведь, галстук, вышеупомянутые брюки, золото); шампанское (появляется в повествовании О. Робски и в повседневной жизни элит-тусовки постоянно – см. вышеупомянутые публикации Б. Рынской).

7. Жизнь, продиктованная только брендами: Лагерфельд, Armani, Chopard, Dolce&Gabbana, Cucci, Gricogno… Непростительное фо па – прийти на вечеринку в платье из прошлогодней коллекции Вивьен Вествуд.

8. Советы, в том числе и ненавязчивые, включая выбор ресторанов («Если кто хочет оказаться в модном месте, ему просто надо идти в последний ресторан, который открыл Аркадий Новиков») и, соответственно, меню («Я заказала рыбное карпаччо и бокал белого вина со льдом»). Советы по турпоездке на детские каникулы, по благоустройству дома (теплые полы) и пр. Целые списки рекомендаций – для таких, как мы. Самое страшное пожелание тем, кто не может им следовать: «пожил бы ты на две тысячи долларов в месяц».

Книги О. Р. нельзя, увы, рассматривать как пособие для изучения (повторяю, что для этого здесь слишком мало информации, слишком много литературы), но можно рассматривать как иллюстрацию – и не только к действительной жизни элит/полит/тусовки, но и к аналитическому труду Ольги Крыштановской «Антология российской элиты» (М.: Захаров, 2005).

Крыштановская относит нашу топ-элиту к «карцерной» группе, то есть группе, живущей в добровольной самоизоляции. И лучшее применение книжек О. Р. – иллюстрация к монографии О. Крыштановской. Не могу отказать себе в удовольствии привести цитату:

Карцерные системы коренным образом отличаются от других организаций своим полностью закрытым характером. Закрытый образ жизни вносит свои особенности в менталитет карцерной группы: из-за постоянного взаимного контроля у ее членов возникает культ privacy ( личной жизни, скрытой от посторонних глаз ) и психологическая дистанция между ее членами увеличивается. Из-за ограничения информации, поступающей из внешнего мира, их мировосприятие претерпевает изменения и перестает быть адекватным. В элитных карцерных группах царит атмосфера напряжения, связанная с необходимостью постоянно помнить о мерах безопасности, о потенциальной угрозе их жизни и статусу. Часто это вызывает повышенную тревожность и мнительность, которая тем выше, чем более закрытой является группа. Конечно, топ-элита не так отрезана от внешнего мира, как заключенный в одиночную камеру. Но все же доступ к ее членам жестко ограничен установленным числом обслуживающих ее людей.

«О tempora, о mores», вздохнул бы читатель – если бы от этих сногшибательных господ не зависела сегодня жизнь десятков миллионов людей. Впрочем, от розовых штанов до розовой революции не такая уж большая временная дистанция. Вот только цвет этой революции у нас, как правило, оказывается гораздо более интенсивным.

На противостояние работают сегодня не только представители нашей так называемой элиты с ее «карцерным сознанием», блестяще проанализированным О. Крыштановской и иллюстративно описанным О. Робски, – работает государство, подрывающее попытки налаживания хоть какой-то общественной связи, организации социального партнерства между бизнесом и обществом; сеющее классовую ненависть и злобу, натравливающее одних на других, новых «бедных» на новых «богатых» прокурорскими речами, кадрами наспех смонтированных телепередач, образом «человека в клетке», ну и, разумеется, безотказной глупостью представительниц этой самой элиты в ее обэкраненных экземплярах.

Я начала эту заметку словами – «можно посмеяться». Но есть повод и для грусти: уровень сознания героев и автора, уровень желаний, мечтаний, притязаний бывших золушек на самом деле в пародийной форме повторяет антропологические черты и культурные «сигналы» топ-элиты. Нет, конечно, и среди них есть свои хорошие люди, как существуют они и среди обитателей «робской» Рублевки, – только последние, видимо, еще не попадались на глаза О. Р., а первые скрываются от нас в партийных коридорах и коридорах власти. Да так, что не разглядеть.

Было бы весьма поучительно проанализировать культурные сигналы, подаваемые одеждой, прической и жестикуляцией таких ее представителей, как «политический клоун» Владимир Жириновский, «политическая модель» Ирина Хакамада, «думохозяйка» Любовь Слиска, «политический бонвиван» Алексей Митрофанов, «политплейбой» Борис Немцов, «губернатор-олигарх» Роман Абрамович. Русская современная проза в лице лучших ее представителей не взялась за описание их нравов, брезгливо оставив эту горячую тему для начинающей писательницы. А ведь читательский «заказ» явно был – и своя target-group у О. Робски расширяется до тиражной цифры вожделенных «Семи дней», зашкаливает за миллион. Что же касается политэлиты, то будем ждать ее жизнеописаний от «включенного» наблюдателя. Как говорил один писатель-деревенщик, все впереди.

Бродский на фоне Шолохова

Поучаствовала в съемках ток-шоу Александра Архангельского «Тем временем» (канал «Культура»). Главной темой программы, которая должна была выйти в эфир 23 мая, то есть накануне, а повторяться 24-го (передачу перенесли на неделю, видимо, чтобы не дразнить известных гусей), и были два совпавших юбилея – Шолохова и Бродского.

Конечно, на фоне общих проблем – советской цивилизации и советской культуры: отошли ли мы от всех идеологических напряжений? Осталось ли – после всего – отношение к прозе Шолохова, скажем, как к чистой воды искусству? Можно ли говорить о прозе без включения личностного аспекта? Как спрашивает Мариэтта Чудакова в статье «Пределы самосохранности»: «Так кому же сегодня 100 лет? Автору великого романа XX века или кому-то другому?».

Вроде бы вялая поначалу, наша теледискуссия раскалилась в ходе обмена репликами: так все-таки и Шолохов (с его «Поднятой целиной» и оголтелым выпадом против Синявского и Даниэля; вы будете смеяться, но был на Дону и такой писатель – Шолохов-Синявский, двое в одном флаконе); и Николай Островский с Павкой Корчагиным – все это наша история? Или придется в конце концов осуществить волевое усилие, выбрать ценности, оставив автора, получившего все, что ему причиталось и даже больше того, советскому прошлому?

На «шолоховский» юбилей ТВ откликнулось множеством программ: здесь и доброкачественные советские экранизации «Тихого Дона» и «Поднятой целины», и документально-серийные ленты («Писатель и вождь»), и, как водится теперь, «Загадки Шолохова» (в жанрах загадки и сплетни телевидение работает упорно и целеустремленно – см. хотя бы последний из телешедевров, «Звезда эпохи»). Шолохов так и эдак, здоровый и приболевший, веселый и взгрустнувший, на балконе и при папиросе. Дети. Уже давно немолодые. Ну что скажут дети о родном отце, если они не Павлики Морозовы? Но взгляд выхватывает: соответствующее литературное окружение, обок Шолохова – Верченко с Софроновым в Вешенской за юбилейным столом.