Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

Массовая культура – это наивная чистота жанра и чистота рук. Поэтому настоящие герои массовой литературы, от Шерлока Холмса до мисс Марпл, столь обаятельны и несомненно привлекательны для души, ума и сердца читателя. А что у нас? Только не предъявляйте мне Каменскую – для сравнения представьте на секундочку, что мисс Марпл или Эркюль Пуаро служат в английской полиции, и все их обаяние немедленно испарится.

За немногими исключениями наш массолит – совсем не массолит, каким его представляют себе продвинутые культурологи, например, Д. Дондурей, полагающий, что внутренняя сверхзадача и цель массолита – в воспитании нравов и насаждении правил и навыков цивилизованного поведения. Что массолит – это что-то вроде рекламы зубной пасты на ТВ: заставляет чаще ходить к стоматологу. Что Голливуд в свое время спас национальное самосознание США своей продукцией, своим героем-одиночкой. А у нас в сочинениях и фильмах, выпускаемых под видом массолита и масскульта, торжествует культ садизма, нетерпимости, насилия и агрессии. Как написал мой коллега К. Чуковский в 1910 году, «для культурного дикаря остается единственный источник сильных душевных эмоций: охота людей за людьми» («Нат Пинкертон и современная литература»).

На одном из торжественных букеровских ужинов – дело было в «Метрополе», а председателем жюри того года был Константин Азадовский – звучали (под звон тарелок и ножей) претендующие на роскошь музыкальные инкрустации. Вдруг, ни с того ни с сего, запел лирическим тенором плотный молодой блондин в блестящем пиджаке, который потрескивал под его мощными бицепсами. Это пел Басков, «Соле мио». Я его услышала – и о нем услышала – тогда впервые.

Потом Баскова «ушли» (или – он сам ушел?) из Большого.

Позже «ушли» Волочкову – она кстати, тоже выступала на крупноформатном литературном празднике, на вручении премий Международной московской книжной ярмарки – и все это происходило на сцене Большого театра.

Это как знак, подаваемый свыше. Литературе надо было стать Басковым. Тогда она не только выживет – упрочит свое положение, будет ходить в блестящих пиджаках, станет модной и гламурной. И при этом – останется вдохновенной, гуманной и некоммерческой. (То есть продажная и непродажная в одном флаконе.)

Так не бывает – и литература разделилась: продажная – отдельно, непродажная – отдельно. Однако… однако возникли и совсем уже головокружительно новые проекты под девизом: интеллектуалы в массолит. Вспомним хотя бы Бориса Акунина (справедливости ради отметим, что первой в этом роде была все-таки Юлия Латынина, начавшая с интеллектуальных «античных» и «китайских» стилизаций), из последних попыток – Татьяну Москвину с попавшим в шорт-лист «Нацбеста» романом «Смерть – это все мужчины».

Это – рациональная проба сил на собственное изготовление качественного, серийного, продажного продукта. Мотивация – тоже понятная: бесперебойное изготовление такого продукта обеспечивает определенный уровень жизни и одновременно вытесняет собою массолит вредный и (ментально) опасный для здоровья потребителя. Можно, конечно, поиздеваться и сказать, что они жертвуют собой ради народа…

(Вообще – у нас народ, вернее, миф о народных вкусах есть первый и последний критерий. Я лично нигде и никогда никакого такого единого во вкусах народа не встречала. Более того: я прекрасно помню, как этот же народ весь как один читал журнал «Октябрь» с романом В. Гроссмана «Жизнь и судьба». И это был тот же самый «мильонный народ». А в советские времена так же увлеченно и «мильонно» читал журнал «Юность». Так что не будем ссылаться на народ – каждый может трактовать это понятие, похожее на целлофановый мешок, по-своему.)

И тем не менее – на всю страну иметь одного Б. Акунина с «попыткой Фандорина»? Может быть, еще Л. Юзефовича? Но все-таки эти плоды освоения территории массолита интеллектуалами, людьми, знающими предмет изображения (неслучайно Юзефович – историк, Чхартишвили – востоковед) еще очень робки. Да и не очень обаятельны, потому что все-таки по заданию вторичны, имитационны. «Остальные – обман и подделка». Все-таки псевдоисторическая подделка под героя не заменит героя, как бы ни упражнялся в разнообразии «фон Дорнов» автор. И «умная» интеллектуальная игра в разнообразие жанров массолита не заменит несуществующей, но ожидаемой и необходимой массовой литературы – такую книгу и ваша покорная слуга с удовольствием взяла бы с собой в самолет или поезд, – я же с удовольствием продолжаю читать уютные английские детективы и смотреть экранизации с очередной мисс Марпл.

Я как раз противник того, чтобы смешивать в одном флаконе массолит и некоммерческую словесность; мне не нравится Басков, не нравится Волочкова именно за это смешение и сдачу; я за чистоту массолита, я – в защиту и с ожиданием захватывающей воображение, ставящей уму загадки, выразительной, доброй и обаятельной массовой литературы. Может быть (и здесь, как во многом другом, Ю. Лотман прав), для ее возникновения нужен высокий современный канон, «верх», по извилистым тропам спускающийся в литературный «низ»?

Новая культурная антропология: карцерная система

Можно и посмеяться.

Например, над тем, как это написано «независимой, умной и неординарной» хозяйкой модной галереи, «журналисткой и сценаристом» – так ее характеризует задняя сторона обложки.

«Глаза свекрови метали молнии». Или: «Вопрос с отдыхом не давал мне покоя, и я решила его прояснить прямо сейчас». Или: «Его теплое трогательное тельце доверчиво обмякло в моих руках». Не содрогайтесь, решив, что героиня «Дня счастья – завтра», второго по счету романа Оксаны Робски (этот, выпущенный издательством «Росмэн» черно-красно-белой пулей после успешного, судя по тиражам и рейтингам продаж, «Casual», получился совсем уж слабеньким) задушила собственного ребенка. Нет, не задушила: просто обняла. Такие у них, у насельниц рублевской зоны, железные родительские объятия.

Написано это никак, уровень письма – нулевой. То же самое и с сюжетом: элементарной завязкой (мужа убили – у всех мужа убили; муж бросил – всех муж бросил), а после завязки – череда подруг, смена домработниц, ресторанные встречи, кокаиновые вечеринки и прочая дребедень, даже не светская, а просто никакая жизнь, прописанная на Рублевке. К тому же неостроумно изложенная: Божена Рынска (Робски? Рынска? Что это у них, мода на усечение окончаний?), светский хроникер «Известий», даст Робски сто очков вперед, хотя бы по наличию иронии.

Но, как отмечалось еще «нашим всем», бывают произведения, ничтожные по своему содержанию, но показательные по успеху у читающей публики.

Пока вы будете смеяться, определяя нулевой уровень письма, ваши умные книги будут издаваться всего лишь тысячным тиражом, а книги О. Р. – статридцатитысячным. Пока вы будете пускать слезу над телесериалами, реальные персонажи полит– и элит-тусовки будут оттягиваться в описанных О. Р. стрип-клубах для дам. И так далее: ваш и их образы жизни таковы, что пересечься и встретиться вы можете только и исключительно в двух случаях: при просмотре телепрограмм и при чтении книжек О. Р.

Книги, кстати, позиционированы не как глянец: черно-красно-белый дизайн, твердый переплет, изящная, остроумная графика. Не дешевка.

Покупая такое изделие, потребитель приобретает больше, чем просто очередную книжку – показательный предмет определенного уровня притязаний. Приобщения к закрытому клубу где не только держат (и меняют, как перчатки) домработниц («моя домработница» – принадлежность почти феодальная), но и заказывают для них у модных «светских» дизайнеров фирменную одежду; не только делают массаж, но и оплачивают – на всякий случай – круглосуточное пребывание массажистки «под рукой»; не только обучают детей за границей, но и лечат их в бывшем «кремлевском» ЦКБ (продолжение номенклатурных традиций); не только ценят своих богатеньких мужей, но и оплачивают отстрел заказчиков их убийств. Здесь передвигаются на белом «Porshe Сауеnnе», одеваются в розовый шелк на Oxford-street и выбирают телефон «Panasonic» – очень удобную модель. Между аккумулятором и клавишами есть укромное место для пакетика сами понимаете чего.

Если бы О. Робски написала своего рода физиологический очерк повседневной жизни так называемой элиты, проживающей в рублевской зоне… Информации, к сожалению, в ее книгах как раз и маловато, – зато слишком много переживаний и вялых «диалогов». Но даже через такое (с) мутное изображение можно разглядеть черты, характерные для данного антропологического вида – тех, кто единственно себя и свое близкое окружение считает людьми – столь искренне, что это даже обезоруживает.

Итак, этот антропологический вид отличают следующие черты:

1. Крайне завышенная (зашкаливает) самооценка: обе героини О. Робски играют в некое дело (телеведущая, бизнес-вумен, топ-менеджер), которое обязательно проваливается; однако данные персонажи от провала не теряют, а почему-то приобретают дальнейшее направление вперед и вверх.