Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы. - Владимир Поликарпов

По существу, изданный 12 января 1916 г. закон заключал в себе целую программу ломки отношений собственности — такую, что она встревожила даже Шаховского, вовсе не склонного потакать заводчикам. По его словам, секвестр превратился «в чрезвычайно сильное и крайне острое орудие промышленной политики государства». «В той форме, в какой применяется ныне секвестр, — предостерегал Шаховской правительство, — он серьезнейшим образом затрагивает интересы не только лиц, поместивших свои капиталы в секвестрованные предприятия, но и кредиторов этих предприятий» и вреден «для грядущего развития русской промышленности», подрывая ее кредит. Шаховской предлагал «немедленно же приступить к пересмотру закона 12 января 1916 г…. в целях большего ограждения [интересов] владельцев и кредиторов предприятий»{801}.

Как утверждают историки российского права, «каждый кабинет министров Российской империи всегда заботился о благоприятных условиях для иностранных инвестиций в нашу экономику. Эта мысль не оставляла государственных деятелей и во время войны»{802}. И действительно, на первый взгляд стремление Шаховского добиться пересмотра закона 12 января встретило отклик. 27 сентября 1916 г. Совет министров принял постановление «Об изменении действующих правил о порядке заведования и управления секвестрованными предприятиями и имуществами». Журнал Совета министров (утвержден царем 22 октября){803} открывался признанием того, что опыт применения январского закона показал «некоторые его несовершенства, сводившиеся главным образом к недостаточной обеспеченности прав и интересов владельцев и кредиторов». Заканчивался журнал выражением уверенности, что, «конечно», «наложение секвестра не может клониться к разорению предприятия путем возложения на него обязательств, явно для него убыточных».

Но все эти благодушные декларации перечеркивала постановляющая часть. Никакие изменения закона, направленные на смягчение произвола, не прошли. В частности, Совет министров отклонил пункт, обязывавший чиновников составлять передаточную опись имущества: эта мера была сочтена «практически трудно выполнимою, а потому и излишнею». Представитель ведомства юстиции потом об этом сожалел, потому что в большом предприятии, если растащат части оборудования и материалы, то нечем будет доказать, при возврате предприятия владельцам, что исчезнувшие предметы и материалы пропали до наложения секвестра, а не «в то время, когда собственник был устранен от всякого участия в деле». В ведомстве же финансов считали, что опись собственнику была вовсе ни к чему, «так как он должен доверять правительственному правлению, являющемуся его [собственника] правопреемником»{804}.

Не удалось устранить ст. 11 Положения — о порядке расплаты по долгам. Министерство торговли и промышленности думало лишить «секвестраторов» права не платить по долгам, сделанным до секвестра, но против этого восстали представители министерств морского, военного и юстиции, опасавшиеся, что «никаких правительственных субсидий не хватит», чтобы выплатить такие долги. В результате Совет министров нашел, что нельзя допустить «возложение на казну значительных расходов по оплате срочных долговых требований», а потому можно «не платить никаких долгов, образовавшихся до наложения секвестра». Было сведено на нет предложение запретить передачу секвестрованного имущества в аренду третьим лицам. Вообще, что касается «объема прав секвестраторов», то соответствующую статью «Совет министров признал предпочтительным сохранить в действующей ее редакции, в коей указывается, что секвестраторы пользуются по сему управлению всеми правами собственника, за исключением права отчуждения недвижимости или обременения ее залогом или иными вотчинными правами». Фактически, Совет министров отклонил выраженные Шаховским протесты деловых кругов против нового закона.

Добиваясь юридической определенности отношений, Шаховской между тем сам вел дело к колоссальному расширению применения секвестра. Он уже учредил в своем ведомстве наделенные правом секвестра отраслевые комитеты — по делам хлопчатобумажной, суконной, льняной и джутовой, кожевенной промышленности. Подготовлен был и общий законопроект, гласивший, что отрасли промышленности «и торговли», в отношении коих может потребоваться «применение изъясненных мер», «весьма многочисленны и разнообразны», и речь шла не только о предприятиях, снабжавших вооруженные силы, но и об удовлетворявших «существенные нужды населения империи». Законопроект Шаховского «Об упорядочении отдельных отраслей промышленности и торговли» Совет министров утвердил 23 февраля 1916 г.{805}

Перекраивая принципиально, в самой основе, законодательство о собственности, правительство не удовлетворилось учреждением «особых правлений» и наложением секвестров. Не было упущено из виду, что много еще остается нежелательных владельцев акций в капитале тех предприятий, какие невозможно подвести под категорию «неприятельских» и поэтому нельзя ликвидировать, но в то же время нецелесообразно секвестровать. Выход из положения вскоре отыскался.

31 января 1917 г. Совет министров принял решение (утверждено царем 8 февраля) о принудительной продаже «неприятельских» акций «без закрытия подлежащих обществ», для чего при Министерстве торговли и промышленности создавался специальный комитет. При продаже акций преимущественное право на их приобретение получала казна, а в случае ее отказа — акционеры предприятия из числа русских, союзных или нейтральных подданных; на оставшуюся часть — с разрешения Комитета — могли рассчитывать «посторонние лица» не из числа акционеров. Вырученные от продажи акций деньги не доставались экспроприируемым «неприятельским» подданным, а поступали до момента заключения мира в особый фонд Государственного банка{806}.[210]

«Судьбу этих денег предполагалось определить впоследствии». Совокупность подобных мер, означавших небывалый поворот в отношении к собственности, оценивается в новейшей литературе как создание «институционально-правового механизма “русификации” и частичной национализации» и «всех необходимых правовых условий для свободной деятельности» предприятий, не хуже чем в Германии или Бельгии[211].

Самим же чиновникам Министерства торговли и промышленности было ясно (и с этим в дальнейшем пришлось считаться Временному правительству), что «преимущественное право», присвоенное «наличным русским, союзным и нейтральным акционерам», означает не что иное, как «совершенно неосновательное обогащение одних акционеров за счет других», необъявленную «конфискацию части имущества неприятельских подданных в пользу других участников общества». После Февраля выяснилось также, что Совет министров в промежуток между 1 июля 1915 г. и 23 октября 1916 г. успел самовольно закрыть ряд иностранных по уставу предприятий, тогда как закон требовал, чтобы прежде было проведено по каждому делу судебное решение; да и при судебном порядке допускалась ликвидация только «неприятельских» по уставу обществ. В результате следовало ожидать немало исков к правительству со стороны иностранных подданных{807}.[212]

Действия власти, направленные на перераспределение «священной и неприкосновенной частной собственности», разжигали и без того неуемные хищнические инстинкты предпринимателей и вносили дополнительные элементы разложения в их среду. С одной стороны, правительству направляли официальные протесты против нарушения прав собственников крупнейшие банки и предпринимательские организации. С другой стороны, те же предприниматели старались сами ничего не упустить в «борьбе за германское наследство». Учредители общества «Электро-Кооператив» Н.И. Гучков, И.Н. Прохоров и Ю.П. Гужон 15 декабря 1916 г. обратились к правительству с прошением, сообщая, что готовы приобрести акции общества «Электропередача» и что с хозяевами его «по этому поводу также состоялось предварительное соглашение». В таком случае москвичи получили бы преобладающий пакет акций на 5,2 млн. руб., швейцарцы — пакет на 2,4 млн., «и на такую же сумму осталось бы акций у немецких акционеров». B.C. Дякин рассматривал этот и аналогичные другие проекты как попытки сохранить в замаскированном виде прежнее, немецкое фактическое руководство предприятием{808}. В прошении далее говорилось: но «если бы правительство решило изъять акции из немецких рук, мы также готовы приобрести их». Просители рассчитывали, что тогда «вопрос… был бы решен немедленно, без ажиотажа, который, с назначением торгов, кругом него неминуемо разгорится»{809}.[213]

Если допустить, что и это — сомнительное с точки зрения добросовестного делового партнерства — предложение московской группы предпринимателей было сделано правительству по договоренности с немецкими собственниками, то придется все же признать, что экспроприаторские меры правительства вынуждали дельцов становиться на путь махинаций, измысливать мошеннические приемы отстаивания своих интересов. Но доминировало стремление представителей московского купечества воспользоваться политической конъюнктурой для устранения конкурентов. «Суд над всем этим произнесет история», — пообещал Линдеман{810}.