Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

там, где заставало ее время рожать. Родит, отдохнет чуток и опять за работу как ни в чем не бывало, будто нужду справила. Оттого, наверное, и дети крепкими рождались, коль еще в утробе матери, которая не знала ни выходных, ни декретных отпусков, знакомились с трудом, делали бессознательно разные движения в такт движениям матери. А уж чтоб с ребенком дома сидеть, когда другие работают — это вообще диким казалось.

Так вот, Клавий, Потиха то есть, сгребала сено в копны да поглядывала иногда на свой белый платок, под которым мирно посапывал сын. Вдруг проснется, заплачет, захочет есть? Хотя, если ребенок голоден, она это сразу почувствует на себе: скопившееся молоко стеснит грудь, кровь бросится в голову, жаром обволочет тело…

В какой-то миг Клавий заметила, что над платком, над сыном, стоит волк — то ли обнюхивает, то ли уволочь хочет. Молодуха аж онемела от испуга, хочет крикнуть — голоса нет. Хорошо, муж рядом был.

— Потю! Потю! — крикнула она, показывая рукой в сторону волка, и рухнула наземь, потеряв сознание.

Муж, увидя все, схватил маленький топорик, которым хворост для костра рубили да колышки тесали, и побежал к ребенку. И люди увидели, наконец, волка. Закричали, замахали граблями, застучали кто чем мог, бросились на помощь.

Волк не тронул ребенка. Неуклюже повернулся и рысцой потрусил к реке, иногда останавливался и, оборачиваясь, скалил зубы.

И надо бы Потю, прогнав волка, воротиться обратно, так нет, по-другому сделал. Размахивая топориком, гнал зверя до самой реки, переплыл вслед за ним на другой берег. Видя, что человек не отстает от него, волк вдруг встал, оскалившись, принял угрожающую позу, клацнул зубами и злобно сморщил нос.

Тут уж и Потю остановился, почувствовал страх, но самообладания не потерял. Крепко стиснув в руке топор, отступил к иве, обнял ее ствол другой рукой. Волк в три прыжка оказался рядом и бросился на человека. Потю махал топориком, бил куда придется. И попал-таки острым носком лезвия ему в голову, прямо в темечко, промеж ушей. Но и самому досталось: вся одежда разорвана в клочья, руки, ноги покусаны в кровь. Не знал Потю, что тоже потерпел поражение в этой схватке: он заразился бешенством. Ночью выл волком, намеревался искусать молодую жену, а то хотел подпалить спичкой ей волосы. И спалил-таки баню…

Сперва Потю увезли в районную больницу, потом в Йошкар-Олу, а уж оттуда отправили в Казань. С тех пор о нем ни слуху ни духу. Пропал Потю. Жена вышла за другого и редко когда вспоминает его… Одно имя осталось — жену-то до сих пор Потихой кличут.

С девочкой однако все обошлось иначе. Недели через две Марзия вернулась домой, такая же черноглазая, такая же веселая.

А народ все никак не успокоится, все ждет чего-то. И дождались. У Потихи пропала собака. Ну, пропала и пропала. Что тут такого, шляется, верно, где-то, набегается и вернется. Да тут побежали ребятишки в ельник за цветами… И прикатили палками окровавленную собачью голову. Потиха аж онемела, только руками хлопает по бедрам. А собачья голова смотрит на нее уже бесцветными глазами и скалится, будто дразнит прикушенным черным языком.

Опомнившись, Потиха тотчас побежала к старику. Вместе с Пелагеей, с двух сторон, в четыре руки, в два языка, набросились они на него:

— Вот видишь, албаста, что ты наделал? Если бы не твой капкан, убрался бы волк от нас подобру-поздорову, ушел своей дорогой. Девчонку покусал, собаку загрыз, теперь остается только за скотину взяться да за людей! Что молчишь, окаянный, что глаза в сторону воротишь? — и дальше в таком же духе. Пока не охрипли.

Жизнь в деревне будто остановилась. По вечерам все сидят дома, нос на улицу боятся высунуть. Если бабам к соседке заглянуть приспичит, то шли только с провожатым, оглядываясь по сторонам и тараща глаза в темноту за околицей. Уж зелень проклюнулась, а скотину еще в хлевах держат. Ребятишки в школу отказываются ходить. И собаки лаять перестали, будто почуяли что, только воют тоскливо на тощий обмылок луны. А в полнолуние, в самую бесприютную пору, завыла и сама волчица, да так, что волосы на голове зашевелились. Тут уж и собаки замерли, забились в хлева да под сени. Жутко стало и необычно: будто весь свет перевернулся — таким чужим все вокруг показалось.

Пелагея не дает старику покоя ни днем, ни ночью, все ворчит да бранится без всякой причины. Готова в волосы ему вцепиться: хорошо хоть они редкие да короткие — не ухватишь.

А он все молчит. Ничего не видит и не слышит. Хоть закричись, хоть кол теши на голове. Сидит истуканом, даже не шевельнется. И о чем думает?

9

Думали, гадали пиштенерцы, что предпринять, да и собрались на сход. Собрались и шумят. И хотя не договаривались, все пришли с топорами, с вилами, лопатами и кольями. У каждого что-нибудь да есть, никто не явился с пустыми руками. Ребятишки тоже возле ног крутятся, мешают старшим. И у них душа не на месте. Шуганули их подальше и приступили к делу.

— Сейчас же и пойдем на него!..

— Нечего бояться!..

— Ишь, хозяином себя почувствовал. Не дадим хозяйничать!

— Разобьем ему башку!

— Скрутим, как Сидорову козу…

А что им еще делать? Кричать да шуметь, возбуждая себя и соседей. Когда скопом соберешься — откуда только сила да удаль появляются, будто взаймы взял у товарища. А кое-кто, чтоб посмелее себя чувствовать да шире глотку драть, приложился малость.

И мужики шумной толпой повалили к болоту, в чащобу, к волчьему логову, размахивая топорами и вилами. Про стари ка и забыли, даже не подумали, что у него ружье есть…

Но чем ближе подходили к оврагу, тем тише становились выкрики, поутих пыл, поубавилось смелости. Жмутся друг к дружке. Сгрудились в кучу. Что делать?

— Иди сперва ты.

— Нет уж, я за тобой. У тебя вон какие длинные вилы…

— А кто кричал больше всех?!

Подталкивают друг друга, но никто не решается подойти к логову первым. Вот тогда и вспомнили про старика.

— Ах, шайтан, вот кого надо позвать. Он же у нас охотник.

— Как бабахнул бы из ружья!

— А уж мы помогли бы, добили…

— Близок локоть, да не укусишь. Раньше надо было думать!

А волчица что? Она не дурочка, не станет дожидаться. Услышала большой шум со стороны деревни, увидела толпу мужиков — да и была такова, покинула детенышей, оставила логово. Но горе-охотники и об этом не подумали.

Кричат,