Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

раньше она не приходила в голову. Он, старик, — единственный охотник в округе, волк тоже один — вот они и ищут друг друга, вот и хитрят, но придет время, и сойдутся нос к носу. Его это волк! К нему пришел! Первый и последний — единственный.

И старик стал готовиться. Осмотрел лыжи, подправил крепления, наточил нож, собрал в котомку все необходимое, чтоб сразу взять и идти, разобрал, почистил и смазал ружье, нарубил из свинца и накатал в сковородке жаканов, набил патроны усиленными зарядами и выбросил из старенького патронташа все дробовые заряды. Правда, капсюли были старые, не совсем надежные, но он взял на проверку пяток, и все они сработали. Теперь дело было только за погодой.

Дня через три, как по заказу, прошла легкая пороша. Самое время. Плотно позавтракав, старик встал на лыжи и вышел на улицу. А что в задах-то сугробы мерять, силы еще пригодятся, да и пусть все видят, пусть знают, что не напрасно он встал сегодня на лыжи: приволочет волка! Сердце у него поет, звенит, как жаворонок в высоте — он чувствует прилив сил и уверенность в себе. Нс для того ли и волк пришел сюда, чтоб возродить его былую охотничью славу?!

Не успел выйти к полевым воротам, как набежали ребятишки, скачут вокруг, тормошат:

— Дедушка, не убивай волка. Он хороший, умный, как наши собаки… Он наш… — и смотрят заискивающе, теребят за полы полушубка.

А тут и взрослые подошли.

— И правда, зачем стрелять? Пусть живет. Волк смирный. У тебя что, руки чешутся? Сам же говорил, что волки полезны. И этот разве худа кому сделал? Привыкли уж к нему, пущай живет…

— Так ведь, знаете… волк все же. Как ему верить? Сегодня хороший, а завтра..;— и сам чувствует, что неубедительно говорит. Эх, зачем здесь пошел? Разве теперь охота будет с таким-то настроением?

Но он все же настоял на своем, несмотря на уговоры сельчан. И сразу же за деревней, у молельни, наткнулся на следы… Широкие, с мужской кулак, они шли через поле наискосок, к Оносим-болоту. Значит, там теперь одиночка устроил логово, а сюда ходит кормиться к могильнику. Спокойный, самоуверенный, шел ровно, не спеша, здесь, на бугре, стоял, смотрел на деревню.

Идя по следу, старик снова почувствовал азарт. Он уже прикидывал, где может быть логово, где свернуть с тропы и с какой стороны заходить, как вдруг остановился, пораженный. Впереди была неглубокая ложбинка, почти полностью занесенная свежим снегом, и в ней… Он не поверил своим глазам… Отнялись ноги и задрожали руки, а по спине будто кто провел мокрым ледяным полотенцем. Здесь, на глубоком снегу, где волк проваливался почти по брюхо, меж следов отчетливо виднелись продольные бороздки, оставленные сосками. Это была волчица, причем суягная. Волчица-мать!

Но еще более страшный, даже зловещий, знак увидел он, возвратясь домой. Посреди двора лежала волчья лапа, та самая, которую он забросил за хлев в поле. Кто принес ее сюда? Иль какая подворотная собака выкопала, иль человек бросил, чтоб посмеяться над стариком? Да нет, такое не происходит случайно — в этом он был глубоко уверен…

Старик поднял лапу так, как если бы поднимал змею. А потом вдруг решительно сунул ее за пазуху.

8

Ближе к половодью, когда обновленное солнце, казалось, беспощадно проникло в самую ее утробу, беспокоя потомство, волчица ощенилась тремя слепыми волчатами. Пока вода не встала в берега, нигде не показывалась: беспрестанно вылизывала щенят, суша шерстку, кормила, грела их животом. Росли они крепкими, здоровыми, в первый же день взяли соски. Чувствуя тепло матери, сами приползали к ней и тыкались тупыми мордочками в пах, под живот, жадно искали в шерсти титьки и, найдя, чавкали и чмокали. Видать, молоко было вкусным, и они крутили хвостиками; чтоб его выходило больше, давили и кусали соски. А она терпела все эти боли и беспокойства, лежала и отдыхала, даже закрывала глаза, но и тогда чувствовала каждого из них: один сосет, другой не может отыскать себе местечко под боком, третий, насытившись, пытается подняться на жиденькие еще лапки. Она была полна спокойствия, силы и гордости за свое потомство. Она — мать. Она дала миру новую жизнь, которую нужно охранять и защищать.

Пате оголилось, сняло свой белый кафтан, лишь местами видны еще пятна да в оврагах на теневой стороне лежат твердые, крупитчатые снеговые пироги. Деревья, хотя и не пошли еще в рост, но очнулись от зимнего оцепенения, стали мягче, пластичнее и не стучат уже ветками на ветру, а тихо гудят и посвистывают. Днем палит солнце, распуская землю в черный кисель, ночью подмораживает, а то сыплет крупа, белым покрывалом ложится на голую плешь земли, и такой она кажется ровной и плотной, что хоть в Параньгу, в райцентр, беги напрямую.

В один из таких дней ребята вновь отправились в школу после весенних каникул. Как обычно, у большака увидели трехлапого, закричали радостно:

— Шарик, Жучка, на!..

А более смелые даже побежали навстречу.

Но волк вдруг оскалился и поднял шерсть на загривке. Все так и попятились. Они впервые увидели его таким и не знали, что делать: то ли в школу идти, то ли домой бежать без оглядки? А вдруг он бросится на них? Даже подумать страшно…

Волчица долго стояла так, не трогаясь с места. Потом неторопливо повернулась и, прихрамывая, направилась к логову.

Эта новость всполошила всю деревню. А через несколько дней разнеслась вдруг весть, что волк загрыз татарскую девочку Марзию из соседней деревни. Тут уж все перепугались. Потом выяснилось, что не загрыз, а покусал, что ее увезли в райцентр и врачи определили: волк, или кто там напал на нее — бешеный и его следует уничтожить. Позже, правда, выяснилось, что покусала девочку какая-то бродячая собака, тем не менее о волке теперь говорили не иначе, как о бешеном. Вспомнили давнюю, еще довоенную, историю с первым мужем Потихи, тем более, что некоторые старики видели тот случай своими глазами.

Было это в пору сенокоса. Потю с женой к тому времени прожили вместе как раз год. Тогда пиштенерцы сгребали сено на лугу, что на левом берегу речки, высохшей сейчас до ручья. Потиха только что родила и взяла младенца с собой.

Положила его в тенечке под кустом, накрыла белым платком от мух и комаров, а сама, взяв грабли, пошла со всеми. Раньше ведь как было? Марийка рожала прямо в поле у суслона, на лугу за стогом сена, то есть