Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии - Сюзанна Кэхалан

– Вполне возможно.

– Это похоже на хорошего друга Перри из Лос-Анджелеса.

– А как его звали?

Она колебалась. Я настаивала. Она отступала. Так мы проспорили пять минут.

– А может, он не хочет, чтобы его нашли? – возразила Вивиан. – Если он столько лет хранил эту тайну, может быть, он не хотел ее раскрывать?

Я возразила, объяснив, что здесь нечего стыдиться, и если его семья хочет, чтобы он остался неизвестным, я так и поступлю. Наконец она сдалась.

– Мори Лейбовиц, – сказала она.

Имя звучало очень знакомо. Вивиан немного рассказала мне о нем: Мори, как и Карл, оставил прибыльную работу в бухгалтерии и вернулся к учебе, получив докторскую степень по психологии. Он обосновался в Калифорнийском университете, где Перри Лондон стал его учителем, наставником и близким другом. Было вполне вероятно (и даже очень!), что Розенхан обратился к Перри за помощью в поиске псевдопациентов или что Розенхан встретился со студентами Перри, скажем, во время пятничного празднования Шаббата (тогда их было много). Розенхана от Мори отделял лишь один шаг. Мори абсолютно точно подходил под описание Карла. По словам Вивиан, он был фанатом тенниса, что соответствовало словам Розенхана в черновике его книги об «атлетичности» Мори.

Когда мы вышли из Skype, Вивиан отправила мне письмо. Она была взволнована немногим меньше меня. «Я поняла, что Мори – ваш человек. Понятия не имею, почему я сомневалась в этом».

Я поставила на стол кофе, открыла картотеку, заполненную копиями документов Флоренс, и продолжила поиски. Я была уверена, что уже где-то видела имя Мори Лейбовица, но никак не могла вспомнить где. Но наконец я поняла. В том же самом наброске книги, прямо рядом с Цинциннати, которая (ошибочно) привела меня к Мэри, Розенхан написал слово: Лейбович.

Он имел в виду Лейбовиц?

Это все объясняло. У них не только был общий друг, но и Розенхан, как я выяснила, в ноябре 1970 года написал Лейбовицу рекомендательное письмо. Значит, у них были и рабочие отношения. Не могло же это быть случайным совпадением, правда?

Мориса («Мори») Лейбовица было не так уж трудно разыскать. Google выдал блестящий некролог «New York Times», опубликованный в год смерти Перри. Мори – крупная фигура в мире искусства Нью-Йорка; он был вице-председателем и президентом нью-йоркской галереи «Кнодлер» (переставшей существовать из-за судебных исков о мошенничестве еще задолго до смерти Лейбовица). Жители Нью-Йорка регулярно проходят мимо памятника Гертруде Стайн работы Джо Дэвидсона в Брайант-парке, на которую Мори пожертвовал городу деньги.

С появлением Мори Лейбовица появилась теория о том, как в исследование оказалась вовлечена известная художница – псевдопациентка № 5, Лора Мартин из Честнат Лодж. Мори Лейбовиц был человеком, глубоко погруженным в мир искусства. Он вполне мог стать связующим звеном между Розенханом и Лорой.

У Лейбовица остались трое сыновей, бывшая жена и возлюбленная. Из всех его детей самой легкой добычей был доктор Джош Лейбовиц, специалист по наркозависимости из Портленда, унаследовавший от отца интерес к разуму. Я оставила сообщение в его офисе и стала ждать.

На следующий день раздался телефонный звонок, и меня поприветствовал мужчина с протяжным южнокалифорнийским говором.

– У меня есть основания полагать, что ваш отец был одним из псевдопациентов [Розенхана], одним из добровольцев. Вы знаете что-то об этом? – спросила я доктора Лейбовица.

– Правда? – спросил он.

– Да.

Я почувствовала, как сердце подпрыгнуло к горлу. Несколько секунд он не говорил ни слова.

– Нет, – твердо ответил доктор Лейбовиц. – Я не думаю, что это так.

Я вздохнула. Следующие двадцать минут я пыталась изложить ему свою точку зрения, но доктор Лейбовиц с ней не соглашался. Мори был слишком стар, чтобы быть Карлом. Мори было пятьдесят два, а Розенхан в разных бумагах описывал его в возрасте от тридцати восьми до сорока восьми, хотя на самом деле разве мы еще можем доверять описаниям Розенхана? Также было доподлинно известно, что Мори страдал клаустрофобией и никогда бы не позволил госпитализировать себя в психиатрическую больницу. И наконец, во время проведения исследования вся семья была в Цюрихе.

– Мне жаль вас расстраивать, – сказал он. – Но это не мой отец.

Но это был он. Должен быть он. Я продолжала настаивать, задав деликатный вопрос:

– А что, если вы знали отца не так хорошо, как вам этого хотелось?

– Должен сказать, мой отец был не из тех, кто хранит секреты. Мы были очень близки, так что я сомневаюсь, что он бы скрыл что-то подобное. Поймите, я знал каждую деталь его жизни, – сказал доктор Лейбовиц. – Мой отец написал бы об этом книгу. Он бы не смог молчать.

Но почему, продолжала я, фамилия Лейбовиц, хоть и неверно написанная, оказалась в записях Розенхана? Я была словно ищейка, идущая по следу, и ничего из того, что он мог сказать или сделать, не могло меня остановить. Я попросила его поговорить с матерью – она бы заметила, что муж отсутствовал не меньше шестидесяти дней (еще одна проблема с Карлом: в некоторых бумагах Розенхана говорилось, что он провел в больнице шестьдесят дней за три госпитализации, в то время как в других говорилось, что семьдесят шесть дней за четыре госпитализации), так что я решила, что ее голос должен стать решающим. Он пообещал перезвонить с ответом, но отказал мне в просьбе поговорить с ней напрямую, вежливо попросив меня не тратить оставшиеся минуты его престарелой матери на Земле.

Тогда я изо всех сил цеплялась за надежду, что все сложится, как член культа Судного дня цепляется за свою веру в близость конца света, даже если каждое утро восходит солнце.

Еще одна неудача произошла на той же неделе. На этот раз в виде сообщения от психолога Честнат Лоджа, которая закончила просматривать дела пациентов.

«В конце 60-х и начале 70-х годов не госпитализировали никого с именем или инициалами [Лоры Мартин]». Хуже того, ни один человек с 1968 по 1973 год не пребывал в больнице всего пятьдесят два дня. Даже в 1980-е годы средний срок пребывания составлял пятнадцать месяцев. «Совершенно невозможно, чтобы эта пациентка и ее картины провели здесь [пятидесятидвухдневную] госпитализацию», – писала она. Чтобы заслужить конференцию по своему делу, пациенту нужно было пробыть в Честнат Лодже гораздо дольше. Врачи не чувствовали, что достаточно знают своих пациентов, чтобы подготовить исследование о них за пять недель. Но Нэнси Хорн вспомнила, что кто-то такой все же был. Неужели она ошиблась, или Розенхан солгал и об этом?

Пока я приходила в себя от этих новостей, пришло письмо доктора Лейбовица: «Я поговорил с мамой, и она абсолютно уверена, что отец никогда не принимал участия в подобных исследованиях. Ей 86 лет,