Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии - Сюзанна Кэхалан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы даже не притворяемся, что помещаем больных людей в неприличные места.
Смирившись с жестокой действительностью, некоторые тюрьмы и изоляторы ввели изменения, подчеркивающие их истинную роль как медицинских учреждений охраны психического здоровья. Во главе этого нелегкого дела встал шериф чикагской тюрьмы округа Кук Том Дарт, треть из 7500 заключенных которой страдают психическими заболеваниями. «Что ж, раз все идет к тому, что мы будем крупнейшими представителями услуг психиатрической помощи, то мы станем лучшими в этой области! – заявил он в 2017 году в телешоу “60 минут”. – Пока они здесь, мы будем относиться к ним как к пациентам». Тюрьма округа Кук обеспечивает медикаметозное лечение, групповую терапию и индивидуальные приемы у психиатра. Шестьдесят процентов персонала имеет высший уровень психиатрической подготовки, а тюремный надзиратель – психолог.
Но чтобы осуществить реальные перемены, понадобятся деньги. Без должного распределения средств мы наказываем людей трижды: отказываем в финансировании тем, кто может им помочь, арестовываем, когда их поведение выходит из-под контроля, а затем бросаем на произвол судьбы, когда они снова возвращаются в общество. Эта система не работает, а больных людей по-прежнему игнорируют и забывают.
«Быть психопатом – это не выражение свободы воли. Это неспособность ее проявить».
«Если бы я сказал вам, что речь идет о раке или болезни сердца, вы бы воскликнули «Ни в коем случае!», ведь мы не собираемся отправлять в тюрьму человека, у которого только что обнаружили рак поджелудочной железы, только из-за того, что для его размещения и лечения в больнице нет места, – говорит доктор Томас Инсель, бывший глава НАПЗ. – Но именно с такой ситуацией мы и сталкиваемся».
25
Обух
Мне посоветовали позвонить профессору психологии и социальному конструкционисту Кеннету Гергену из Суортмор-колледжа – коллеге и близкому другу Розенхана. Я рассказала все, что знаю об исследовании, о роли Розенхана и о том, что не могу свести концы с концами.
Наконец он меня перебил:
– [Розенхан] сразу очаровывал всех, с кем лично встречался и говорил. У него был приятный, глубокий голос, и у него был личный подход к каждому собеседнику. Он умел налаживать связи. То есть он знал людей, которые знали других людей, и умел этим пользоваться. Он был превосходным лектором. Это был удивительный человек. Но… кое-кто на нашей кафедре, но не я, у нас с ним были хорошие отношения… а вот они бы сказали, что он пустобрех. – И вдруг словно обухом по голове: – Если вы нашли [всего] один-два примера того, что действительно происходило так, как сказано в статье, можете смело считать, что все остальное выдумано.
Я положила трубку и некоторое время неподвижно сидела, вдумываясь в его слова. Стоит ли верить этому откровению Кеннета Гергена? Преувеличение результатов и изменение данных ради того, чтобы они соответствовали его выводам, – это уже довльно тревожно, но выдумывать людей целиком? Это же немыслимо.
Или нет?
Все люди, с которыми я общалась, постоянно вспоминали об одной девушке (с красивыми волосами, всегда добавляли они), работавшей ассистенткой Розенхана во время исследования, сначала как студентка Суортмора, а затем в Стэнфорде. Если у кого-то и есть ответы, сказали мне, они могут быть только у нее. К счастью, Билл помнил, что ее зовут Нэнси. Рассчитав год, в котором она окончила университет, я отыскала альбом с фотографиями выпускников Суортмора на Flicker, и там, среди гуляк средних лет, нашла фотографию изумительной женщины с длинными седыми волосами. Она смотрела прямо в камеру, ее глаза улыбались, но губы застыли, будто она заигрывала. Там же было указано ее имя – Нэнси Хорн.
За несколько следующих месяцев я говорила с Нэнси Хорн четыре раза. Мы обсуждали ее работу терапевта, сочетающую множество подходов к лечению. Ее сына, страдающего от серьезного психического заболевания, из-за которого он много бродяжничал и лежал в больнице. Она развлекала меня своими студенческими историями из Суортмора, где изучала психологию, играла в волейбол и познакомилась с «очаровательным, остроумным и невероятно сообразительным» профессором Дэвидом Розенханом. Она помогала ему в исследовании альтруизма, загоняла детей в трейлер для тестирования и подстраивала игру в боулинг так, чтобы каждый ребенок выиграл или проиграл. Она заняла несколько ролей в его жизни: администатор, преподаватель (иногда помогала ему на занятиях), исследователь и друг.
– Мне кажется, он всегда помогал людям почувствовать себя особенными, – говорит Нэнси.
В последние годы его жизни они уже не общались. О его смерти она узнала то ли из газеты, то ли из объявления в научном журнале – точно не помнит. Но она никогда не переставала думать о нем.
– Я часто о нем вспоминаю… Думаю, именно Розенхан стал для меня образцом психолога, по-настоящему великого психолога. И Розенхан был великим благодаря начитанности, мудрости и полному отсутствию эгоизма. Розенхан был умен, открыт идеям, он искренне заботился о людях, из-за чего я и занимаюсь психологией.
И к истинной причине моего звонка: к псевдопациентам.
Она вспомнила, что работала в Стэнфорде с двумя аспирантами, Биллом Андервудом и Гарри Ландо – была их связным. Именно ей звонил Гарри из телефона-автомата, и ей же он пересказывал свою медицинскую карту. Также Нэнси рассказала, что навещала их обоих в больницах.
– Розенхан объяснял вам, на что обращать внимание? Замечать определенные…
– Нет.
– Он просто доверил вам…
Я замолчала и вспомнила себя, когда оканчивала колледж. Тогда я бы ни за что не смогла уследить за чьим-то психическим здоровьем. (Да и сейчас не смогла бы.) Мудрая не по годам Нэнси изобрела метод, позволяющий проверять псевдопациентов на наличие признаков расстройств. Она обращала внимание на особенности речи, интересовалась, как они проводили время, расспрашивала о
