Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг

Местный командующий предостерегает: хоть он и может отвезти нас в Бадгис, есть вероятность, что мы оттуда не выберемся, поскольку он в ближайшее время не планирует никого туда посылать. Но Сетарех уже обдумала наш отъезд по наземным дорогам: она сделала вылазку в город, купила две светло-синие бурки и уложила их в свой черный чемодан на колесиках, снова фыркнув по поводу моего рюкзака.

Для своего планируемого пребывания в Бадгисе, от которого рукой подать до Ирана, мы, кроме прочего, пошли и прикупили себе еще немного черной одежды. Сетарех одета в то, что мы стали называть «гератским платьем», – очень широкую простыню из черной ткани, которая заматывается вокруг головы, спускаясь вниз до самых пят, делая ее похожей на маленькое дружелюбное привидение с серьезным личиком. Я предпочла полный хиджаб «в иранском стиле». В черном плаще с головы до пят и тщательно заколотом булавками головном платке с солнечными очками я – сплошной дух и никакого тела. Если уж даже это…

В вертолете нас усаживают на пол в стеклянном колпаке рядом с пилотами, и земля движется прямо под нами.

Первый пилот, Азизи, учился еще при русских. Кириллица внутри кокпита – проблема для постоянно сменяющих друг друга молодых американцев, которые прибывают на базу, чтобы совершенствовать навыки Азизи. После множества путаных разговоров по радио американцы теперь позволяют ему в основном молчать в эфире, когда он поднимается в воздух. Они снабдили его новехоньким компактным GPS для навигации; он гордо носит его пристегнутым к ноге. Когда мы парим над выжженными до желтизны пшеничными полями и кучками фисташковых рощ, он дает себе задание не смотреть на прибор. Он знает, куда летит.

Как и отец Захры, Азизи тоже фанат американцев. Они – достойные люди. К тому же их имена легко произносятся: Билл, Джо, Хэнк. Они обмениваются рассказами о детях и родителях. Большинство моложе Азизи, но кое с кем он подружился. Он для них полезен: переводит русские надписи на панелях управления прочных и довольно надежных вертолетов, на которых летает его подразделение. Он пытается научить их русским техническим терминам, которые знает. Американцы, в свою очередь, пытаются научить его английским. Но уже не раз обнаруживалось, что у букв и звуков нет эквивалента в другом языке, так что афгано-американское воинское братство общается в основном на «ринглише» (помеси русского с английским через персидский) и «пинглише» (максимально близкие английские версии персидских слов на дарийском диалекте Азизи).

Как выяснил Азизи, американцы отличаются не только языком, но и способом выражения. Они прямо, подробно и настойчиво излагают свои идеи. Афганцы предпочитают окольные пути. Плохие новости или иное мнение редко высказываются без предварительных танцев на цыпочках – или просто остаются невысказанными: пусть каждый домысливает самостоятельно. Азизи уже научился правильно себя вести, когда американцы просят чего-то невозможного. Ему не хочется казаться неуступчивым; к тому же, насколько он уяснил, американцы со временем все равно поймут, что возможно, а что – нет, поэтому он всегда говорит «да» или «нет проблем».

Пока Азизи позволяют подниматься в воздух, ему вообще-то все равно, с кем работать. Он отлично ладил с русскими; его только слегка раздражала их манера всегда стараться навязать ему свои политические взгляды. Нужно было быть членом партии, чтобы продвинуться вперед. Как и большинство афганцев, которых я опрашивала, Азизи отказывается говорить, действительно ли он тогда вступил в коммунистическую партию; это было очень давно. Однако он полагает, что ему больше нравятся американцы: они не пытаются разговаривать с ним о политике: «Они просто солдаты, совсем как я».

Когда американцы уйдут, Азизи будет летать для тех, кто придет после них. Когда пришли американцы, в ангаре электрические розетки с двумя входами сменились на розетки с тремя. Если их поменяют еще раз, его это не особенно озаботит. Он умеет приспосабливаться.

Если бы не проносящийся внизу ландшафт, могло бы показаться, что Азизи ведет светскую беседу за послеполуденным чаем. По мере того как мы медленно и невесомо пересекаем иссохшую землю, которая напоминает растрескавшуюся пятку человеческой ступни, он рулит прямо к каждому крутому горному склону, вздымающемуся перед нами, пока не покажется, что лопасти винтов вот-вот коснутся камня. Только тогда, совершив едва уловимое движение кистью руки, он заставляет свою машину горизонтально подняться над горным склоном, всякий раз вознаграждая себя широкой ухмылкой, когда мы взмываем в открытое небо.

«БЬЕНВЕНИДО А КАЛАЙИ НАУ». Это приветствие выведено краской из баллончика поперек мешков с песком, возле которых мы приземляемся в пыльном вихре. Это Северо-Западный Афганистан, граничащий с Ираном, со своим собственным выборным афганским губернатором. Но именно испанские войска построили здесь скромное летное поле, когда их отправили в провинцию Бадгис. Они разместили свою «команду реконструкции» в ее маленькой столице и развернули темно-синие флаги НАТО рядом с испанскими, желто-красными. Для черно-красно-зеленого флага Исламской республики Афганистан не осталось ни одного флагштока.

Вертолет, наконец, приземляется с грацией растолстевшего водяного клопа. Наши соседи-пассажиры, сплошь афганские военные офицеры с ухоженными черными усами и в пустынном камуфляже, выбираются наружу. Это пустыня, дополненная песчаными дюнами и редкими соснами, окружающими глинобитные домики, тянущиеся к городу с похожей на капкейк бирюзовой мечетью в центре.

До 2001 г. это и городом-то нельзя было назвать, говорит помощник губернатора, который приветствует нас, зажав под мышкой розовый блокнот с обложкой, украшенной мультяшными персонажами с косичками. Что касается офисных принадлежностей, здесь приходится пользоваться тем, что есть.

Отелей в городе нет, но губернатор согласился поселить нас в своем гостевом домике при условии, что мы не будем чересчур активно разгуливать по городу и не сообщим никому, что здесь остановились женщины. Когда мы въезжаем в сам Калайи Нау, город по-прежнему больше напоминает деревню с разбросанными там и сям глинобитными домами, окруженными низкими стенами. Все здесь низкорослое и бурое, тон в тон самой пустыне. На главной улице красуется по шесть магазинов с каждой стороны, расположенных в одно-двухэтажных зданиях. Здесь есть женский рынок, где прикрытые с ног до головы или одетые в бурки женщины могут заниматься покупками в обществе исключительно других женщин, в то время как мужчины ждут их на другой стороне.

На мужской стороне рынка на продажу выставлены запчасти разобранных автомобилей, подержанные сотовые телефоны и ковры. Женская его часть в основном состоит из лотков с сушеными продуктами, детской одеждой и свадебными принадлежностями. Ярко окрашенные гирлянды из бумаги и нейлоновых тканей висят снаружи, раскачиваясь на сильном пыльном ветру. Почти все импортируется из Пакистана, хотя до Ирана ближе. Иностранные войска, возглавляемые американцами, решительно препятствуют ввозу иранских товаров везде, где сами контролируют границу. Здесь язык, который я знаю под названием «дари», называют «кабули» и говорят на ином, больше похожем на иранский, персидском диалекте, близком к фарси.

Несколько агентств ООН и Агентство международного развития США помогали строить то, что губернатор называет «очень современным» городом – по сравнению с тем, как он выглядел десять лет назад. Многие люди по-прежнему берут воду из колодцев, но по крайней мере эти колодцы теперь не заражены. И женщины по-прежнему рожают дома, но все же в городе есть одна акушерка-стажер, которая помогает тем, кто готов воспользоваться ее услугами. Туберкулез, малярия и дифтерия по-прежнему привольно чувствуют себя в провинции, несмотря на достигнутые испанцами значительные улучшения в области санитарии и избавления от мусора. Теперь здесь есть несколько небольших школ, пара клиник и даже система канализации, созданная испанским эквивалентом армейского инженерного корпуса, который прорыл каналы под землей.

Гостевой домик губернатора окрашен в розовый цвет; со своими персиковыми занавесками и мягкими коврами он являет собой самое роскошное жилище в городе. Электроснабжение работает по несколько часов каждый день, и здесь есть внутренние ванные комнаты, хоть и без проточной воды. Нам выделяют маленькую комнатку, заваленную вещами двух гостей-мужчин, которым в силу гендерной дискриминации, работающей сейчас в нашу пользу, велено убраться оттуда и ночевать на крыше. Поверх импровизированных кроватей лежат матрасы, на которых до сих пор осталась нетронутой пластиковая упаковка производителя. Сетарех выуживает из чемодана свою блестящую голубую бурку и расстилает ее на кровати, прежде чем лечь, но тут же вскакивает, вдохнув ароматы, оставленные предыдущими гостями, которые спали здесь в 37-градусной летней жаре.