Маленькая торговка спичками из Кабула - Диана Мохаммади

Диана Мохаммади

В соавторстве с Мари Бурро

Маленькая торговка спичками из Кабула

Меня зовут Диана, мне 13 лет Яне люблю говорить о себе. Не хочу все выставлять напоказ. А потом, тут еще… гордость. Писать о своей жизни — по-моему, довольно тщеславно, тем более если знаешь, что это прочтут. Мне страшно: вдруг я спрячусь под маской? Поймут ли другие, кто я на самом деле? Не хочу ломать комедию. Да, у меня имя как у принцессы, потому что моей маме безумно понравилась свадьба принца Чарльза и леди Ди. Она видела ее по телевизору. Вот и все. Я не в ответе за фантастические мечты моей матери. Англичане из Красного Креста в Кабуле считали, что между моим именем и моей работой — маленькая торговка спичками — есть какая-то символическая связь. Какое несоответствие: нищенская жизнь и имя, за которым — золото британской короны! Не хочу я в своей жизни искать какие-то символы! Я достаточно сообразительна и понимаю, что могла бы на весь мир заговорить голосом всех этих маленьких афганских Козетт. А еще лучше просто запереться в собственном доме. Но каждый день я борюсь за то, чтобы стать женщиной, такой, какой хотела бы быть. Не для того, чтобы оправдать свое имя. Моя история — это моя душа и моя память. Я согласилась написать ее, чтобы бросить вызов будущему.

Я просто хочу проверить свою смелость. Взглянуть на свою жизнь, такую, какая она есть. Это ведь самая настоящая боль — говорить правду, быть искренним. Может быть, однажды мои дети или внуки прочтут это. Кем буду я, когда стану перечитывать эти строки? Останусь ли я верной своим убеждениям, своим мечтам? Моя жизнь в Кабуле — это ежедневная борьба. Впрочем, судите сами…

1

Под призывы муэдзина

Я иду как механическая. Солнце только встает. Муэдзин[1] заканчивает петь в хрипящий рупор. Мне нравится его успокаивающее присутствие в самом сердце ночи. Его голос уже стал родным. Такой низкий и теплый, он выводит меня из оцепенения. Я сразу же узнаю по тембру голоса, в хорошем настроении муэдзин или нет. Иногда по утрам его голос бывает охрипшим. А иногда слегка игривым. Или монотонным. Обычно я придумываю этому какое-нибудь объяснение. Муэдзин поругался с женой. Или его дочки получили в школе плохие оценки. Да, наверняка, именно поэтому сегодня утром в его голосе, таком нежном, звучат гневные нотки.

Я родилась в Кабуле почти тринадцать лет назад. Не спрашивайте, в каком месяце: моя мать уже не может вспомнить. Все равно мы никогда не празднуем дни рождения, это пустое развлечение. Наш дом стоит на «телевизионном холме», рядом с огромной антенной, которая позволяет РТА («Радио и телевидение Афганистана») вещать на весь Кабул. Потом на нем установили еще много других антенн, в основном — для сотовых телефонов. Теперь холм похож на металлический лес.

Мой холм ничем не привлекателен, разве что он возвышается над Кабулом и над окутавшим его облаком пыли. Город почти все время покрыт тонким слоем пыли. Как старая пожелтевшая фотография. «Телевизионный холм» состоит из камней и пыли. На нем всегда либо очень жарко, либо очень холодно. У нас нет ни воды, ни электричества. Зато у нас есть история. Здесь у командира Масуда, главы моджахедов, был пост наблюдения, отсюда он обстреливал врагов во время гражданской войны. С тех пор здесь остались закопанные мины, на которых каждый год кто-нибудь подрывается. Я хожу только по тем тропинкам, где есть вешки. Но тех, кто живет на самом верху и каждый день спускается за водой к большим цистернам, установленным здесь несколько лет назад, всегда привлекает возможность сократить дорогу. Я так люблю смотреть на этот балет. Хрупкие силуэты несут на головах и плечах наполненные водой кувшины, покачиваясь от тяжести, поднимаются на крутые склоны, к своим домам земляного цвета, сливающимся с самой горой. А мне повезло. Мой дом приютился между кладбищем и базаром, у подножия холма.

Граница здесь очень четкая. Базар разделяет низину, где живут богатые, и сам холм, где живут самые бедные. Зимой, когда много снега, они совершенно отрезаны от всего. Они растапливают снег, чтобы у них была вода. И смотрят сверху на движущийся город, к которому больше не принадлежат.

Мы снимаем дом за 100 долларов в месяц, потому что у нас никогда не было денег, чтобы купить свой собственный. Мне он нравится. Он маленький. Будто кукольный. Конечно, в нем нет никаких удобств, зато, признаюсь, мы в нем более-менее счастливы. Это главное.

Я сплю со своими сестрами — Халедой, Рохиной и Бассирой — в комнате с голыми бетонными, немного влажными стенами. Отопления у нас нет. В начале весны, как сейчас, это не страшно. Но зима — другое дело. Сегодня утром сестры спят без задних ног, все три. Я без труда выскальзываю из комнаты. Надеваю свои пластиковые сандалии внизу у лестницы. И убегаю… Какое счастье — заполучить несколько минут свободы! По дороге я встречаю набожных мужчин, возвращающихся из мечети с первой утренней молитвы. Они тоже чем-то похожи на механизмы. Кажется, что в 4.30 утра город полон зомби. Я улыбаюсь при этой мысли. Да, Кабул, такой неугомонный днем, кажется, потерял сознание. Я люблю это ощущение, будто ты в мире один. Словно я укротила свою судьбу. Это неправда, я знаю. Но это могущество, я его чувствую почти физически. Я сломя голову бегу вниз по пустым улицам. И уже задыхаюсь от бега. Воздух обжигает горло. Я немного замедляю ход, поправляю на голове платок. И снова бегу, перепрыгивая через лужи, сточные канавы и выбоины на дороге. Когда я прибегаю на главную улицу, которая ведет в квартал Афгенон, передо мной — увлекательное зрелище. Мужчины в зеленых комбинезонах метут улицу, поднимая пыль и мелкий песок, принесенный сильным летним ветром, который дул вчера. Мне нравятся их жесты, такие легкие. Я сажусь на край тротуара. Иногда закрываю глаза и слушаю шорох трущейся об асфальт метлы. Он меня успокаивает. Я никогда не видела моря, но мне кажется, что шум волн, он именно такой. Он обрушивается с силой и резко останавливается. Человек в зеленом комбинезоне придает ему ритм. Раскачивает метлу вперед-назад. Я закрываю глаза и понимаю нелепость всего этого. Мести несколько асфальтированных улиц в центре Кабула… тогда как все остальные улицы — и есть сама пыль! За это я тоже люблю мою страну, Афганистан. Мы никогда не признаем себя побежденными. Даже в неравной борьбе против пыли.

2

Моя семья

В нашей семье четырнадцать детей. Для Афганистана в этом нет ничего особенного. У каждой женщины в среднем двенадцать детей. У нас говорят, что дети узнают смерть, едва сделав первый вдох. Один ребенок из пяти умирает в возрасте до пяти лет. Так вот, моя мать Латифа и мой отец Мухаммед сделали много детей. Слишком много. Я не должна так говорить. Мне стыдно. Но иногда я горячо молилась, чтобы кто-нибудь из моих братьев и сестер умер при рождении. Я была слишком маленькой, чтобы сказать об этом маме, но я хорошо понимала, что каждый новорожденный опускает наш уровень жизни все ниже и ниже. Мы были бедными и становились еще беднее. Фарзана, Фархад, Фатана, Фавад, Халеда, Рохина, я, Бассира, Жамшед, Раиса, Джамал, Билал, Шукрия и Самира. Девять девочек и пять мальчиков. Все родились друг за другом с перерывом в один год. Моя мать едва ли могла сделать лучше. Из нас получилось сплоченное племя с сильным и отважным характером. Атмосфера в доме чаще всего напряженная: ссоры малышей, беспокойство и суета старших, крики матери, которую мы явно превосходим числом. Мама чаще всего — в центре нашего улья. Настоящая королева-мать. Сидя на полу в гостиной, она раздает указания, а мы выполняем. Она следит за движениями своего выводка с любовью, беспокойством и смирением. Ей пятьдесят лет, у нее грубые, резкие черты лица. Крепкое тело, немного дряблое от всех выношенных детей. В ней есть что-то очень мужское. Даже в ее голосе, высоком и громком, звучат низкие нотки, когда она начинает с нами спорить. Когда она смотрит на нас, я изучаю ее взгляд. Мне бы хотелось знать, о чем она думает. В глубине души я спрашиваю себя: какое же счастье моя мать могла найти в рождении детей? Какие надежды она возлагала на нас? Какому миру она бросила нас на растерзание? Боюсь, она обо всем этом не думает. Она выполняет свой супружеский долг: рожает моему отцу сыновей.

Чтобы понять психологию семьи Мохаммади, то есть моей семьи, нужно рассказать вам все по порядку. Сначала о моих родителях. Оба они таджики[2] из деревни в долине Шамали, в 30 километрах от Кабула. Шамали — регион довольно плодородный, там возделываются большие участки земли. Моя мать — дочь коменданта местной полиции. Из уважаемой зажиточной семьи. А отец — из бедной семьи крестьян. Все это я знаю от матери. Потому что с бабушкой говорить невозможно. Она потеряла слух во время одной из бомбардировок. Нужно кричать во все горло, чтобы она услышала. Не очень-то приятно говорить вот так о семейных тайнах! Особенно в моей стране, где рассказывать о себе считается неприличным. Жизнь мамы сильно изменилась, когда ее отец, мой дед, забрал маму из школы. Ей было тогда девять лет. Она даже не успела научиться читать и писать. Я думаю, поэтому она все время такая грустная и подавленная. Она живет в мире, в котором понимает лишь обрывки. Наверно, это ужасно угнетает. Мой дед — хороший человек. Не думаю, что он хотел пожертвовать одной из своих дочерей. Если только не нарочно. Он много работал, ему нужно было, чтобы мама каждый день помогала по дому. Ее вина была в том, что она оказалась старшей дочерью. Ее младшие сестры ходили в школу. Они стали учительницами и работают теперь за границей.