Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

Для многих, понимавших действительное значение подобных массовых действ, неминуемость высочайшего гнева была очевидной. Недаром после событий 4 октября ответственный секретарь ЕАК И. С. Фефер, негласно связанный с «органами», сказал жене: «Этого нам никогда не простят»[540].

Последней каплей была речь президента США Гарри Трумэна, переизбранного на второй срок 7 ноября 1948 г., произнесенная в конгрессе. В своей речи Трумэн «подтвердил готовность следовать старому своему курсу по отношению к Израилю, поддержать все его устремления»[541]. После этого прозорливому Сталину уже было легко перейти от фазы раздумий к решительным действиям:

«Немедля распустить Еврейский антифашистский комитет, так как, как показывают факты, этот Комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки. В соответствии с этим органы печати этого Комитета закрыть, дела Комитета забрать. Пока никого не арестовывать»[542].

Это решение Бюро СМ СССР было утверждено Политбюро ЦК 20 ноября 1948 г. и имело наивысшую степень конфиденциальности – гриф «Строго секретно. Особая папка». 3 января 1949 г. ЦК разослал специальное письмо в обкомы, крайкомы и ЦК союзных республик, где сообщалось: «Советское правительство решило Еврейский антифашистский комитет закрыть, а лиц, уличенных в шпионаже, арестовать»[543].

Вместе с закрытием ЕАК Сталин окончательно решил для себя «еврейский вопрос»:

«Во-первых, евреи, как советская национальность, стали этнической диаспорой, потенциально лояльной враждебному государству. После создания Израиля и начала “холодной войны” они обратились в подобие греков, немцев, поляков, финнов и прочих “некоренных” национальностей, этнически связанных с заграничной родиной и, следовательно, неисправимо чуждых. ‹…›

Во-вторых, согласно новому советскому определению национальной принадлежности и политической лояльности, русская советская интеллигенция, созданная и вскормленная товарищем Сталиным, была, как выяснилось, не русской – а значит, не вполне советской. Русские люди еврейского происхождения оказались замаскированными евреями, а замаскированный еврей – вдвойне изменник.

Все сталинские чистки боролись с ползучим проникновением невидимых вредителей – и вдруг оказалось, что существует национальность, которая повсюду и нигде; национальность, которая так удачно стала незаметной, что стала заметной в рядах элиты (и, может быть, стала элитой); национальность, которая не имеет собственной территории (вернее, имеет, но отказывается на ней жить); национальность, у которой нет собственного языка (вернее, есть, но никто не хочет на нем говорить); национальность, которая состоит почти исключительно из интеллигенции (вернее, отказывается заниматься физическим трудом); национальность, которая пользуется псевдонимами вместо имен (причем это относится не только к старым большевикам, беллетристам и журналистам, но и к большинству иммигрантов из черты оседлости – всем детям Борухов, Гиршей и Мойш, поменявших отчества на Борисович, Григорьевич и Михайлович). Еврейство стало преступлением: те, кто исповедовал отдельную еврейскую культуру, превратились в “буржуазных националистов”, те, кто отождествляли себя с русской культурой, – в “безродных космополитов”»[544].

Таким образом, разыгранная в «Правде» 28 января 1949 г. «космополитическая» карта оказалась как нельзя более актуальной и объясняется злободневностью «еврейского вопроса» для самого Сталина. Ключевым исполнителем его воли в борьбе с космополитизмом был секретарь ЦК Г. М. Маленков, «руководивший по поручению Сталина деятельностью ЦК по борьбе с еврейскими националистами и космополитами»[545]; естественно, он был в курсе и раскручивающегося дела ЕАК (основные аресты по нему были проведены с 13 по 28 января 1949 г.).

Несмотря на то что большинство решений по еврейскому вопросу не были оформлены юридически актами, разгром еврейской литературы оказался официально зафиксирован: 21 февраля 1949 г. Секретариат ССП СССР, выслушав доклад А. В. Софронова «Об объединении еврейских писателей», постановил:

«В связи с тем, что еврейские организации строятся чисто по национальному признаку, распустить объединение еврейских писателей и предложить еврейским писателям работать в жанровых секциях. Поручить тов. Софронову созвать собрание объединения еврейских писателей и доложить им об этом решении. На тех же основаниях предложить ССП Белоруссии распустить объединение еврейских писателей в Минске»[546].

Суть проводимой кампании по борьбе с космополитизмом сформулировал профессор-литературовед Ф. М. Головенченко, занимавший тогда должность заместителя заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК: «Вот мы говорим – космополитизм. А что это такое, если сказать по-простому, по-рабочему? Это значит, что всякие мойши и абрамы захотели занять наши места!»[547] Впрочем, эти слова, сказанные во время апогея антикосмополитического буйства, стоили оратору должности в ЦК. И хотя Головенченко подвергся нареканию за проведение столь вызывающих параллелей, для рядового гражданина СССР вряд ли ассоциации были иными[548].

Если же говорить об общеупотребительном значении слова «космополит» для конца 1940-х гг., то его раскрывает поговорка того времени: «Чтоб не прослыть антисемитом – зови жида космополитом». А для наглядного примера 20 марта 1949 г. на первой стороне обложки издаваемого газетой «Правда» журнала «Крокодил» была опубликована цветная карикатура К. С. Елисеева «Беспачпортный бродяга»[549]. Среди прочего, на чемодане персонажа имелись надписи с именами и фамилиями писателей, говорящими сами за себя, например – «АНДРЕ ЖИД».

Кампания по борьбе с космополитизмом оказалась краном, открыв который власть дала возможность хлынуть скопившемуся в стране (не только внизу, но и наверху) антисемитизму. Типичным примером проявления таких настроений были и некоторые заголовки газетных статей первых месяцев 1949 г. Например, разгромная рецензия на очередную книжку «Театрального альманаха» называлась «Заповедник махрового эстетства»[550].

Совпав хронологически с антиизраильскими настроениями в руководстве страны, кампания по борьбе с космополитизмом затронула взрывоопасные чувства во всех слоях населения и моментально переросла из локальной акции против группы каких-то «отраслевых» критиков в самую масштабную идеологическую кампанию послевоенного времени.

Антисемитизм, прятавшийся в потаенных уголках души русских, не очень русских да и совсем нерусских людей, оказался воспламенен подобно сухому пороху. Тяготы фронтовых лет, постоянный недостаток продуктов, трудности с одеждой, обувью, товарами первой необходимости – словом, все невзгоды советского человека конца 40-х гг. вдруг получили возможность, пусть единственную и не очень справедливую, для изъявления. Именно свобода без особенного стеснения исторгнуть из себя все накопившееся, хотя и к незнакомым, не заслужившим того людям, оказалась причиной больших невзгод для тех, кто, казалось, давно стал частью братской Страны Советов[551].

Евреям, безотносительно того, какая национальность писалась ими в пятой графе анкеты и в паспорте, напомнили об их крови:

«Многие из них никогда не были в синагоге, не видели меноры, не говорили на идише, не слышали о Касрилевке[552] и не пробовали фаршированной рыбы. Но они знали, что они евреи и в советском смысле, который был также, в конечном счете, нацистским и традиционно еврейским. Они были евреями по крови.

Когда пришли нацисты, они принялись убивать евреев согласно их крови»[553].

Спустя всего несколько