Наин - Чхон Соллан

встретились, то лишь мельком бы обменялись взглядами, а если бы кто-то спросил, дружат ли они, он бы ответил: «Раньше дружили, но теперь не общаемся, и я не знаю, чем он занимается». Однако, видимо, только Тохён так думал. Сокгу, словно встретив дорогого старого друга, улыбнулся и помахал рукой. Тохён почувствовал, как что-то кольнуло его в сердце. Словно какие-то шипы внезапно зашевелились внутри него. Тохён хотел бы пригрозить Сокгу, чтобы тот к нему больше не лез, и уйти, сделав вид, что они не знакомы. Но его тело не подчинялось, как будто шипы мешали ему двигаться.

Сокгу сказал, что в последнее время часто думал о Тохёне. В подтексте этой фразы явственно звучало имя Пак Вону. Сокгу всегда воспринимал их как друзей не разлей вода, поэтому определенно врал, что думал только о нем. Тохён молча слушал его. Сокгу сказал, что хотел позвонить, но боялся, что Тохён не ответит, поэтому просто пришел увидеться, а затем медленно побрел прочь. Тохён стоял, не двигаясь, слушая, как шаги Сокгу за его спиной затихают. Но после нескольких шагов Сокгу остановился и позвал его.

Тохён не обернулся.

– Но тебе Вону тоже не писал?

– Нет.

– И когда вы в последний раз виделись, он ничего тебе не сказал?

– …Ничего.

Сокгу, словно разговаривая сам с собой, пробормотал: «Понятно, значит, и тебе ни слова не сказал». Он добавил: «Черт, где же ты, Вону, что сейчас делаешь?» Но Тохён, бросив дежурное «пока», уже направился к входу в дом.

Воспоминания – странная штука. Стоит только зацепиться за одну ниточку, как они начинают разворачиваться безудержно, восстанавливая из малейшего фрагмента целую картину. Стоило Тохёну увидеть Сокгу, как его память начала извлекать все моменты, связанные с ним. Во всех воспоминаниях с Сокгу присутствовал Вону. Даже когда Тохён и Сокгу вдвоем сидели у здания додзё, они ждали Вону. Воспоминания о счастливых моментах упорно пробивались сквозь плотный барьер, возведенный несчастьем, и все чувства Тохёна моментально обострились. Эмоции, которые он старался подавить, начали пробуждаться, но инстинкт самосохранения заставлял его всеми силами пытаться их заглушить. Тем не менее из трещин в стенах пробивались ветви, и комната Тохёна вскоре превратилась в небольшой лес – влажный и душный, словно та гора.

Тохён достал из ящика упаковку снотворного и засыпал несколько таблеток себе в рот. Он знал нужную дозировку, но чувствовал, что для подавления эмоций ему сейчас нужно больше. Он лег в кровать и натянул одеяло на голову. Тело дрожало от страха. Чего он боялся? Что теперь его поймают? Что какая-то девчонка знает слишком много? Что его заставят понести наказание? Но этот страх был необоснованным. Защитный барьер вокруг Тохёна был прочен, как крепостная стена. Даже если одна праведная стрела найдет путь сквозь щель в стене, она не сможет нанести ущерб Тохёну, закованному в доспехи. Не станет препятствием на его пути, и он даже не заметит, что стрела его поразила. Это не страх, лишь незначительное беспокойство, досада, раздражение.

Всю ночь ему снились сны. Сны, в которых он убегал, хотя не знал, от чего именно. Единственное, что он помнил, – это то, что везде был Вону. Вону в десять лет, в двенадцать, в четырнадцать, в шестнадцать и в семнадцать. Все эти Вону постоянно следили за Тохёном. Проснувшись утром, он побежал в ванную, и его вырвало едкой желтой жидкостью. Но после рвоты в горле стало сухо и шершаво, и Тохён не мог сделать ни глотка воды. Казалось, будто изнутри его покрывает кора дерева. Чувство сухости в горле становилось все сильнее, распространялось на губы, щеки, шею и руки. Тело чесалось.

Весь день Тохён царапал тыльную сторону ладоней, шею и предплечья. И чувствовал, будто с его тела осыпается кора дерева.

– Что ты делаешь, придурок? – крикнул Уджун, когда они шли по коридору в столовую, и ударил Тохёна по руке. Удар оказался достаточно сильным, чтобы глухой звук разнесся по коридору. Проходящие мимо студенты укололи их взглядами, но тут же быстро отвернулись, подавленные мрачной атмосферой, и пошли дальше, торопясь в столовую. Тохён посмотрел на свою руку. Тыльная сторона ладони быстро покраснела от удара, но больше его раздражали красные ногти. Тохён заметил, что его руки и предплечья были все в крови и частицах отшелушенной кожи – так сильно он себя царапал. Но его это совсем не волновало. Кажется, Уджун был больше обеспокоен этим.

– Почему ты меня ударил? – спросил Тохён.

– Ты весь день только и делаешь, что чешешь руки. Я ударил тебя, чтобы ты пришел в себя, а ты принялся спорить! Забавно, не так ли? – сказал Уджун, улыбаясь Минхо. Тот подхватил его слова, чтобы разрядить обстановку, и сказал Тохёну, что тот слишком чувствительный и должен посмотреть на свои руки. Но Тохён, не отрывая взгляда от Уджуна, снова спросил:

– Но почему ты меня ударил?

– Я же сказал, чтобы ты в себя пришел. Ты ведешь себя как больной, придурок.

Как только Уджун закончил, Тохён ударил его по голове. Глухой звук снова разнесся по коридору. Не успевшие дойти до столовой студенты остановились и уставились на троицу друзей. Уджун, чуть повернув голову, с усмешкой пробормотал проклятие.

– И ты тоже в себя приходи, – сказал Тохён.

– …

– Ты тоже, похоже, с ума сошел.

Коридор, который был таким тихим, в считаные секунды превратился в поле боя. Один из учеников побежал в учительскую, но Тохён успел сломать Уджуну нос до того, как их разняли, – на все это ушло меньше пяти минут.

Тохён задумался, почему же сегодня так много людей действуют ему на нервы. Может быть, чтобы он пришел в себя? Если тебя ударят, придешь в себя? Не особо-то помогло. Он пытался прийти в себя, но сколько ни бил себя по щекам и голове, сколько ни ударялся лбом о стену – ничего не помогало. Может, если бьют другие, все иначе? Вряд ли, скорее это просто злит. Когда пастор Квон, вызванный в школу, поднял на него руку, не справившись с гневом, Тохён захотел в ответ просто сильно его толкнуть. Если бы повезло, то пастор мог бы даже удариться головой обо что-нибудь и умереть. Но Тохён не пошевелил и пальцем и молча принял пощечину такой силы, что аж челюсть затрещала.

Оплатить лечение сломанного носа для пастора Квона не составляло проблемы, но сумма, которую Уджун дополнительно запросил в качестве компенсации за шок и для обеспечения эмоциональной стабильности, значительно превышала ожидаемые траты. У пастора Квона не было другого