Древний Рим - Борис Александрович Гиленсон

Одна причина прозрачна. Август был недоволен общим направлением ранних стихов поэта, их легкомысленным содержанием, шедшим вразрез с его законодательством, имевшим целью укрепление морали. Более того, в стихах «просвечивала» ирония, даже пародирование строгих законов Августа, осуждающих «прелюбодеяние», супружеские измены, безбрачие. Сам Овидий, в сущности, признает свою «вину» в сочинении стихов, хотя исключает какой-либо злой умысел. Попутно он упоминает и о еще какой-то «тайне», которую не может раскрыть.

Почему Овидий на протяжении всех последующих лет не приоткрыл завесу над этой «тайной», говорил о ней туманными намеками, доставлявшими головную боль его биографам и комментаторам? На этот счет существуют разные гипотезы и точки зрения. Возможно, «тайна» имела касательство к обстоятельствам семейной жизни принцепса, как уже писалось, далеко не благополучной. Тема эта была для Августа болезненной. Уже упоминалось, что Август должен был отправить в ссылку дочь Юлию, которой инкриминировалось «безнравственное поведение». Подверглась изгнанию по тем же мотивам и внучка Августа, Юлия младшая. Возможно, Овидий имел какое-то отношение к внучке или к ее окружению, людям, безусловно, «диссидентского» склада, оппозиционно настроенным по отношению к Августу. Не исключено, что Овидий также знал о каких-то неблаговидных вещах, творившихся за стенами императорского дворца, был в курсе тайных хитросплетений Палатинского холма. Предполагают, что Август удалил Овидия как нежелательного свидетеля: ведь поэт не нарушал закона, не был противником режима. В пользу такой версии говорят строки Овидия: «Случай сделал меня свидетелем гибельного зла». «Зачем я что-то увидел? Зачем провинились глаза мои? Зачем, недогадливый, узнал я о чьей-то вине?» – вопрошает сам себя в другом месте. (В этой связи вспоминается, как совсем в другую эпоху, другой диктатор, Сталин, устранял людей, единственная вина которых состояла в том, что они «слишком много знали».)

Во всяком случае, каковы бы ни были конкретные причины ссылки поэта, – это был яркий пример произвола власти, пример расправы с писателем. Событие, оставшееся в истории мировой литературы.

В ССЫЛКЕ. Известие о предстоящей ссылке, повергло в шок Овидия, человека ранимого. Он думал наложить на себя руки, но друзья удержали. Поэт был уже немолод, ему пошел шестой десяток, его вырвали из семьи, из привычного круга общения, литературной среды и отправили на «край земли». Свой отъезд из Рима и путешествие к месту ссылки он позднее описал в самых мрачных красках. Корабль, на котором он плыл, едва не был поглощен морской стихией.

Изгнанник был поселен в маленьком городке Томы на берегу Черного моря. Ныне на его месте – румынский порт Констанца. Тогда Томы входили во Фракийское царство, вассальное Риму. В городке жили представители местных народностей – геты и сарматы, а также небольшое количество греков, усвоивших нравы и даже одежду варваров. Никто не говорил по-латински. За Дунаем обитали воинственные кочевые племена, неподвластные Риму, которые нередко вплотную подступали к самым стенам Том. Связь с Римом была скверной, сообщения о том, что происходило в столице, Овидий получал нерегулярно. Трудно представить себе худшее наказание для впечатлительного, немолодого, оторванного от семьи поэта, лишенного культурной «подпитки», творческого общения. В этих обстоятельствах спасительной отдушиной оставалась для Овидия поэзия. Но тональность ее, по сравнению с прежними книгами, решительно меняется. Это были стихи новаторские, каковых до него не писалось ни в греческой, ни в римской поэзии. Стихи очень личные, автобиографические. Два сборника: «Скорбные элегии» и «Письма с Понта», написанные в изгнании, прочно вошли в сокровищницу мировой лирики.

Из своего заброшенного «далека» поэт многократно обращается к Августу. Льстит принцепсу, молит о прощении, просит возвратить его в Рим, но тщетно. В 14 г. н. э. Август умирает. У Овидия возрождается надежда. За него хлопочут друзья. Но, когда взошедший на трон Тиберий, сын Ливии, стал демонстрировать свой жесткий, непреклонный нрав (который когда-то пугал его приемного отца, самого Августа), Овидию стало очевидно, что уповать ему не на что.

Последней попыткой вырваться из Том стала для Овидия работа над книгой «Фасты», которую поэт собирался поднести Германику, полководцу, приемному сыну Тиберия, человеку высоких нравственных качеств, ценителю поэзии. Но Овидий не успел этого сделать. Поздней осенью 17 или в начале 18 г. Овидий умер. В Томах он и был похоронен, а его желание, чтобы «на юг перенесли его тоскующие кости», так и не осуществилось. В Констанце, в Румынии (где имя Овидия окружено глубочайшим уважением) возвышается памятник поэту, на котором начертана эпитафия, им сочиненная:

Я, здесь лежащий, я тот, кто шалил, любовь воспевая,

Даром погублен своим. Имя поэта Назон.

Ты же, мимо идущий, коль сам любил, ты промолви:

«О да будет легка праху Назона земля».

2. Ранее творчество

Наследие Овидия представлено 8 книгами, запечатлевшими основные этапы его жизни и творческих исканий. При этом поэт не повторяется, всякий раз осваивает новые формы. Вершиной его творчества остаются «Метаморфозы».

«ПЕСНИ ЛЮБВИ» (Amorcs). Жанр любовной элегии, как не раз писалось, был поистине расхожим в римской поэзии «золотого века»: в нем с успехом трудились старшие современники Овидия – Тибулл и Проперций. С большой искренностью они рассказывали о своих переживаниях: Тибулл страдал от неверности Делии и Немесиды, а Проперций не менее пронзительно отзывался на «вероломство» той, которую увековечил под именем Кинфии.

Как и было принято в любовной элегии, Овидий адресовал свои стихи возлюбленной, которая выступает под именем Коринна. Так звали знаменитую греческую поэтессу, которая соперничала с самим Пиндаром и даже брала над ним верх на соревнованиях стихотворцев. Но кем конкретно была овидиева Коринна, знатной ли дамой или великосветской куртизанкой, нам неведомо.

В свои стихах Овидий не чужд юмора, иронии, фривольности.

Уверяет, что может одновременно любить двух женщин, ибо если одна неотразимо красива, то у другой – свои приятные достоинства. Он признается в любви Коринне, но не прочь увлечься и рабыней, которая расчесывает ее волосы. Если и не обещает Коринне богатства, то, безусловно, прославит в стихах. Посылает ей кольцо и завидует собственному подарку, поскольку оно столь близко к возлюбленной. О себе он отзывается как о «жертве страстей», которые швыряют его, словно утлый челн. Он – не однолюб, не отделяет себя от римской молодежи, от искателей жизненных удовольствий. Ему претит роль сурового моралиста.

Я никогда б не посмел защищать развращенные нравы,

Ради пороков своих лживым оружьем бряцать.

Я признаюсь – коли нам признанье проступков на пользу, —

Все я безумства готов, все свои вины раскрыть.

Подшучивает он и