Древний Рим - Борис Александрович Гиленсон

что часть этой мысли так же принадлежит ему, как и Горацию».

Существует около двух десятков русских переводов «Памятника». Приведем варианты первой строки стихотворения: «Крепче меди себе я создал памятник» (А. Х. Востоков); «Я памятник себе воздвигнул долговечный» (В. В. Капнист); «Я памятник воздвиг огромный и чудесный» (К. Н. Батюшков); «Вековечней воздвиг меди я памятник» (В. Я. Брюсов); «Создан памятник мной. Он вековечнее (Д. П. Семенов-Тян-Шанский); «Создал памятник я меди победнее» (Я. Э. Голосовкер); «Создал памятник я, бронзы литой прочней» (С. В. Шервинский) и др. Некоторые поэты печатали по несколько вариантов перевода.

ПУШКИН И ГОРАЦИЙ: ДВА «ПАМЯТНИКА». Увлекательная тема, связанная с воссозданием текста Горация у Пушкина в его знаменитом стихотворении «Я памятник себе воздвиг…», вдохновенном и поэтичном завещании, принципиально значимом для понимания творческого пути нашего гения. Характер и смысл этого произведения многократно интерпретировался российскими пушкинистами.

И здесь заслуживает внимания блестящая работа выдающегося литературоведа академика М. П. Алексеева «Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг…» (1967). Поэтическому шедевру всего в 16 строк ученый посвятил насыщенную огромным аналитическим и фактическим материалом монографию в 272 страницы! Это стихотворение столь же важно для понимания Пушкина, как и его своеобразный исторический прототип, 30-я ода Горация, для понимания всего наследия римского поэта.

Смысл своей концепции М. П. Алексеев формулирует следующим образом. Долгое время стихотворение Пушкина трактовалось как подражание Державину и его источнику – оде Горация. Этому давал повод и сам Пушкин, вынося в эпиграф из Горация «Exegi monumentum». Но это молчаливое следование Державину и ссылка на Горация, по мысли М. П. Алексеева, «были лишь подобием музыкального ключа в нотной рукописи – знаком выбора поэтической тональности в собственной поэтической разработке темы, а частично маскировкой слишком большой самостоятельности этой трактовки. Комментаторы делали, однако, упор на подражательности стихотворения и ослабляли этим значение заключающихся в нем глубоко личных сокровенных признаний поэта». В книге М. П. Алексеева немало тонких наблюдений, раскрывающих генезис идей этого стихотворения, как бы «интегрированного» в общий контекст творчества Пушкина.

В пушкинском шедевре – блеск, экспрессия, глубоко личная интонация, иногда скрытая полемика с Горацием. И, конечно же, свободолюбивый пафос, отсутствовавший у Горация.

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые в нем лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал.

В одной из первоначальных редакций Пушкин выражает свою позицию с еще большей определенностью:

Что вслед Радищеву восславил я свободу

И милосердие воспел.

Гораций привлекал Пушкина на протяжении всего его творчества, начиная с ранних лицейских стихов. Имя римского поэта встречается у него даже чаще имени Овидия, судьба которого, как будет показано ниже, была ему особенно близка. В стихотворении «Городок» (1815) Гораций назван в числе любимых поэтов:

Питомцы юных граций —

С Державиным потом

Чувствительный Гораций

Является вдвоем.

Созданию «Памятника» предшествует, что не случайно, работа над переводами из Горация, который, безусловно, импонировал Пушкину своим «литым», классически широким стихом. Пушкину нравилась «горацианская сатира, тонкая, легкая, веселая». Правда, переводы Пушкина носили во многом вольный характер. Пушкин выбрал удобный для себя размер; в частности, в оде «К Меценату» (1833) (1-я ода 1-й книги) это был четырехстопный ямб («Царей потомок Меценат»). В 1835 г. он делает другой свободный перевод 7-й оды 2-й книги («К Помпею Вару»). Ода обращена к товарищу Горация, вернувшемуся в Рим после амнистии. У Пушкина финал оды звучит так:

И ныне в Рим ты возвратился,

В мой домик, темный и простой.

Садись под сень моих пенатов.

Давайте чаши. Не жалей

Ни вин моих, ни ароматов —

Венки готовы, Мальчик! лей.

Теперь некстати воздержанье;

Как дикий скиф, хочу я пить.

Я с другом праздную свиданье,

Я рад рассудок утопить.

ТЕНДЕНЦИОЗНЫЕ ОЦЕНКИ ГОРАЦИЯ. Хотя имя Горация было окружено уважением, прежде всего у поэтов, критики революционно-демократического направления, исходя из своего видения задач русской литературы как силы оппозиционной официальной государственности, подвергали нападкам идеологическую позицию этого классика римской литературы. Если Пушкин называл его «Августовым льстецом», то Чернышевский нападал на него как на предтечу столь антипатичного ему «чистого искусства». Он даже сравнивал его с грибоедовским Молчал иным, исповедовавшим известную формулу: «умеренность и аккуратность». Не менее резко отзывался и Добролюбов в статье «Сатиры Квинта Горация Флакка», рецензируя переводы М. Дмитриева. Он усмотрел в его стихах «придуманные, сочиненные чувства и положения», «риторические описания», «гнилые сентенции». «Что господствует в оде Горация?» – задавал вопрос критик. И отвечал безапелляционно: «Риторика и лесть».

Эти оценки – пример тенденциозного, узкого и, в сущности, антиисторического подхода.

Во второй половине XIX, в XX веке Гораций продолжал активно изучаться и переводиться. В 1936 г. вышло его полное собрание сочинений, переизданное в 1993 г. Среди его поклонников был Иосиф Бродский. Как когда-то Петрарка, писавший письма давно умершим, но столь духовно близким ему римским авторам, Бродский вступает в воображаемый разговор с автором «Памятника», разговор доверительный и откровенный. Он так и называется: «Письмо к Горацию». Для Бродского Гораций – вечный спутник поэтов: «в течение двух тысячелетий практически все, включая романтиков, столь охотно включали тебя в свои объятья». Гораций – одна из ярчайших граней «золотого века» римской поэзии, который стал «предметом неотступной любви» Бродского. Во всяком случае, тема «Бродский и римская поэзия» – правомерна, перспективна и заслуживает специального изучения.

Глава XIII

Овидий

Искусство смягчает нравы.

До окончанья веков славу даруют стихи.

Овидий

1. Жизненный путь. 2. Раннее творчество. 3. «Метаморфозы». 4. «Фасты». 5. Позднее творчество. 6. Пушкин и Овидий

Есть книги, с которых в детстве начинается наше знакомство с той или иной национальной литературой. Древняя Греция впервые открывается нам в поэмах Гомера. К римской словесности мы приобщаемся чаще всего в «Метаморфозах» Овидия. Если это не сами его поэтические тексты, то уж сделанные на их основе пересказы знаменитых «хрестоматийных» мифов. Позднее мы узнаем о его любовных элегиях, о фривольной изящной книге «Искусство любви», о его горестной судьбе и о стихах, сочиненных в изгнании. И Овидий становится особенно близок и понятен, потому что его любил Пушкин…

1. Жизненный путь

Биография Публия Овидия Назона (Publius Ovidius Naso) (43 г. до н. э. – 18 г. н. э.) известна нам сравнительно подробно. Этому счастливому обстоятельству мы обязаны самому поэту, который, находясь в ссылке, в «Скорбных стихотворениях» ностальгически вспоминает свое детство, ранние годы,