В гнезде Орла - Николай Никишин

есть и остаётся Великой! — вздохнув, отметил Харм, держа в руке иссохшуюся левую ладонь своего друга. Врачи сообщили, что в случае с жизнью бывшего рейхсканцлера счёт идёт на часы. — Мы ещё не проиграли… Они просто застали нас врасплох. Всё произошло слишком быстро. Ещё есть шанс всё исправить.

— Ты сам веришь в свои слова? Оглянись мой друг. Мы проиграли самим себе. Не русским и японцам, а тем людям, которым доверяли. Однажды Гиммлер не получил верных сведений и в итоге поплатился. Не находишь схожести?

Харм отрешено посмотрел на зелёную блеклую стену, которую едва освещала жалкая настольная лампа. Оливер прав. Директор Абвера был слеп, возможно, даже остаётся слепцом и сейчас. Просто он не хочет принимать поражение.

— Я уже говорил тебе однажды и повторю сейчас, — Оливер с трудом повернул голову и посмотрел мёртвым взглядом на Харма. — Невозможно шпионить за смертью. У неё есть всё, чтобы тебя перехитрить. — Он сильно закашлялся. На его хриплые вздохи даже прибежала светловолосая молодая медсестра, на её халате были кровавые следы от рук.

Девушка хотела позвать доктора, на что бывший рейхсканцлер запротестовал. Он ощущал, что доживает последние минуты. Их он хочет провести с другом, а не с врачом, изо рта которого постоянно попахивает рыбой.

— Тебе нужна помощь, — Харм пододвинул стул и сел в плотную к Оливеру, отпустив его руку. Каждый вздох бывшему рейхсканцлеру давался с трудом. — Я вижу, что тебе больно.

— Мне больно за страну. Мы её спасли и сами уничтожили, — Оливер попытался говорить, как можно увереннее. Нет больше смысла беречь силы, он вскоре покинет этот мир. — Ради чего мы столько всего сделали?

— Нельзя было сидеть на двух стульях. Рудольф изначально был прав. Мы слишком многое позволили покорённым народом.

— Без них страну бы давно поглотили японцы… — Оливер посмотрел в потолок, он весь дрожал от взрывов. — Надо было отдать территории русским, наши люди не видели на их землях дома. Нам нужны были союзники, а не враги под боком.

Снова Оливер был прав. Харм в душе со всем соглашался. Они пятьдесят лет продолжали выкачивать ресурсы из Сибири, совершенно не находя язык с русским правительством. Хотелось их всех держать в страхе, следовать идее Великогерманского Рейха. Но как идти этим путём, если ты не веришь во все идеи фюрера, а лишь делаешь вид, что продолжаешь его дело. Харм и его друзья ничем не лучше нацистов, а возможно даже хуже. Те хотя бы не скрывали своих планов.

Можно ли назвать освободителями от угнетателей повстанцев? Харм на этот вопрос видел однозначный ответ.

— Нет! — твёрдо ответил он. Взгляд директора Абвера был направлен на Оливера. — Наш мир обречён.

— Вот ты и всё понял, — Оливер закрыл. — Всё больше не имеет смысла. Нет ни правых, ни левых. Все идут по одному пути самоуничтожения. Нацисты, коммунисты. Неважно кто. В другом мире, быть может, всё иначе, а в нашем всё предельно ясно…

Бывший рейхсканцлер закрыл глаза и больше их не открыл. Его сердце перестало биться. В импровизированную палату вбежали врачи и медсёстры. Они начали суетиться вокруг мертвеца. Пытаться вернуть его к жизни.

В этот момент Харм истерично засмеялся. Снял белый халат, который был надет поверх его пиджака, засунул руки в карманы и вышел из палаты, напоследок последний раз взглянув на своего друга. В его глазах в этот момент на больничной койке лежал не иссохшийся труп, а молодой и амбициозный политик Оливер Штайнмайер, который улыбался ему яркой улыбкой и смотрел на него глазами полными жизни и стремлений.

— Ты полностью прав, Оли, — Харм вышел из палаты. — В нашем мире всё предельно ясно.

Он протиснулся между десятками каталок с лежащими на них людьми. Они просили помощи. Раненные, перемазанные грязью, с перебитыми осколками руками и ногами. Директор Абвера даже не желал на них смотреть, отмахивался от тянувшихся к нему рук.

Он дошёл до лестницы ведущий из подвала. Наверху всё ещё было неспокойно. Харм, кряхтя, с больной старческой спиной, сел на ступеньки. Хочется выпить, но нет ничего с собой, только жвачка в кармане. Он достал одну подушечку, отправил её себе в рот и принялся медленно и монотонно жевать. Мимо него продолжали проносить раненных, врачи то и дело, под обстрелами бегали наверх за медикаментами.

— Герр Келлер? — раздался знакомый голос.

Харм повернул голову и увидел Клауса, всего перевязанного бинтами, в больничной одежде поверх который был накинут офицерский мундир, а на голове — фуражка. Агента в срочном порядке доставили в Берлин из Гамбурга. Ему серьезно досталось. Газ сильно изуродовал его кожу. Благо врачи смогли его слегка подлатать. После нескольких операций от гнойных прыщей остались лишь шрамы, которые пока закрывали бинты, на лице ещё оставались кровоточащие раны, но все было не смертельно. Клаус готов к новой работе, особенно в такой тяжелый для страны момент.

— Присаживайся, — Харм пригласил майора сесть на ступеньки.

Клаус сел на ступеньку ниже, опершись перебинтованным ладонями в холодный бетон. Все его тело болело, а заживающая кожа безумно чесалось. Приходилось терпеть, обезболивающее помогало плохо.

— Как твоё самочувствие? — поинтересовался Харм и предложил жвачку. — Будешь?

— Получше, чем в Гамбурге. У меня было ощущение, что с меня слазит кожа. Дышать всё ещё тяжело, — ответил Клаус и протянул ладонь, на которую из серебристой пачки упала белая подушечка. Он отправил её в рот. — Спасибо. Юрген чуть меня не убил. Я выжил чудом.

— Раз ты живой, то в тебе наверняка ещё остались силы послужить