Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

Поняв это, я чуть не запрыгал от восторга. Скопье создан для моей поэтики. Он оказался выдуманным городом. Более того, он оказался таким городом, который мог бы выдумать я сам. А два огромных деревянных галеона, пришвартованных у берега этой мелководной реки, показались мне такой фантастикой, что я не мог поверить своим глазам. Их мачты возвышались над каменными мостами; эти мосты, хоть и выглядели новыми, явно определяли terminus post quem[23] для конструкции старинных деревянных кораблей. Хотя я увидел, что корабли оборудованы под рестораны, я шел мимо них, как путешественник-исследователь, охваченный лихорадочным возбуждением от сознания, что столкнулся с артефактами восхитительной, доселе неизвестной культуры. На противоположном берегу реки, в тени многоквартирного дома времен коммунизма, высился гигантский сидячий памятник какому-то политику. У массивного пьедестала лежал мусор. Здесь были несколько конных статуй, а также скульптурная группа, воспевающая классические семейные отношения. Рядом с каруселью для детей, пока что отсутствующих, стоял без работы поезд с вагончиками для туристов.

А потом я вышел на центральную площадь, плоштад Македония, самое сердце Скопье, эпицентр молодой республики. Доминантой площади служит гигантский памятник Александру Македонскому, изображенному с поднятым мечом верхом на вставшем на дыбы коне Буцефале. Чтобы его описать, я должен поднять все паруса моего литературного дара. Во-первых, впечатляют размеры. Позднее я нашел в интернете, что высота памятника — двадцать два метра. С восьмиэтажный дом. От этого все, что находится рядом с ним, как бы сжимается. В стилистическом плане перед нами блистательный провал, причем рокового масштаба.

Вся громадина представляет собой большой круглый фонтан с бассейном в качестве основания, к которому ведут мраморные ступеньки. На краю резервуара для воды с четырех сторон света посажены бронзовые львы, задуманные как символ величия. Но они повернуты задом наперед, хвостатой попой к площади, и похожи на собак, гавкающих на дерево. По внешней окружности на ступеньках сидят еще четыре льва, которые смотрят-таки на площадь, но выглядят не более грозными, чем старый кастрированный кот на подоконнике, от скуки наблюдающий за птичками в саду. В середине круглого бассейна размещена круглая колонна, слишком толстая и неуклюжая относительно самой скульптуры, словно автор памятника воспользовался уже готовой мостовой опорой. На колонне три украшенные лепными рельефами горизонтальные белые полосы, отделенные друг от друга узкими полосками черного мрамора, на рельефах в анахроничном реалистическом стиле изображены победы македонских войск. Но эти рельефы толком не рассмотреть, потому что из-за фонтана не подойти достаточно близко.

У основания колонны красуются бронзовые фигуры македонских воинов больше человеческого роста, в воинственных позах, с копьями и щитами. Сверху на колонне было задумано поместить конную статую, но это не так-то просто. Сама фигура, наподобие Нельсону на Трафальгарской площади, поместилась бы запросто, но конь с всадником, даже если конь встал на дыбы, — композиция слишком широкая. Так что сверху на колонну пришлось положить круглую столешницу, из-за чего весь памятник в целом приобрел крайне неэлегантную форму буквы Т. В качестве дополнительного акцента столешницу снизу украсили черным мрамором, выложив узор в форме Вергинской звезды.

А сверху на столешницу установили огромного бронзового коня, поднявшегося на дыбы. Но автор памятника не решился ограничиться лишь двумя точками опоры, поэтому хвост пришлось сделать погуще и уподобить пню, прикрепленному к плато. У коня явно что-то не так с пропорциями: ноги коротковаты, голова великовата, туловище слишком длинное и бесформенное, — так что недоброжелатель мог бы сравнить бедное животное с бегемотом. Эта непропорциональность особенно огорчительна, потому что стоящему на земле зрителю видно в основном тело коня, заслоняющее сидящего на нем всадника, ради которого, собственно говоря, и был установлен весь памятник.

В целом суть конных статуй заключается в том, что они демонстрируют полную власть всадника над конем. Это символическое изображение власти как таковой. Однако в данном случае ни о каком подчинении коня всаднику нет и речи. Композиция вообще не наводит на мысль о каком-либо взаимодействии или синергии между ними. Александр сидит в седле словно на унитазе. В реальности он в такой позе даже не мог бы сохранять равновесие. Из-за этого агрессивное движение, в котором застыла его рука с поднятым мечом, кажется бессильным и жалким. В итоге весь памятник не только выглядит гротескно, но и контрпродуктивен в том смысле, что способен скорее вызвать смех, чем внушить пиетет, и не столько напоминает о блистательном могуществе героя, сколько иллюстрирует беспомощность агрессии.

Но я понял, что памятник являет собой геополитическую провокацию. До 1991 года республика, центром которой является Скопье, входила в состав Югославии, а когда она обрела независимость и стала называть себя Македонией, это чуть не привело к войне с Грецией. На севере Греции также есть провинция Македония, и тот факт, что лишь вчера появившаяся на карте «географическая новость» окрестила себя тем же именем, греки восприняли как оскорбление, воровство греческой идентичности, а то и как посягательство на территориальную целостность. Под давлением Греции официальное международное название страны пришлось изменить, она стала значиться в документах как «Бывшая югославская республика Македония», в то время как греки дали ей презрительную и злобную кличку «республика Скопье». Они до сих пор не могут переварить возникновение этой страны. Важнейшая причина — именно Александр Македонский. Все знают, что он родился в Македонии. Греки боготворят его как самого великого полководца, и до сих пор не было никаких проблем, ведь Македония — часть Греции. У греков ощущение, будто соседняя страна, назвавшись Македонией, присвоила и великого героя. А это недопустимо. И хотя речь идет о человеке, умершем почти две тысячи триста пятьдесят лет назад, это casus belli[24].

Помню, когда я ездил в Грецию в девяностые годы, знакомые и незнакомые греки, прознав, что я преподаю латынь и греческий и сведущ в античной истории, не раз отводили меня в сторонку и, взывая к моей научной совести, заставляли подтвердить на основе моих исторических знаний, что Александр Македонский — грек; они отпускали меня только после того, как я седмижды семьдесят раз давал торжественное обещание, что это будет первым уроком, который я преподам своим студентам, едва вернусь на родину.

Один-единственный раз я вступил в спор, указав на то, что у Александра Македонского не было свидетельства о рождении, и потому трудно сказать с уверенностью, в какой части древней Македонии он родился, причем Македония в античные времена считалась глухоманью на периферии истинной Эллады, и, вообще-то, когда отец Александра