Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

напал на Грецию и завоевал ее, его восприняли как иностранного агрессора. Я добавил, что Александр действительно получил стопроцентно греческое воспитание, сам называл себя борцом за греческую культуру и мстил за нее ее смертельному врагу — Персии, но что это типичная гиперкомпенсация человека, страдавшего комплексом неполноценности, оттого что он родился в аграрном захолустье, на дальней окраине истории. Один-единственный раз я попытался все это изложить, но тотчас понял, что второй раз делать это не буду. Во все последующие поездки я ограничивался тем, что подтверждал, к их полному удовольствию: Александр Македонский уж точно не славянин. Потому что это самое ужасное, кем может быть человек в глазах грека: славянином.

А теперь именно славянские тараканы установили на центральной площади своей столицы гигантский памятник Александру Македонскому. На такой памятник невозможно не обращать внимания. Это Скопье показывало Греции средний палец высотой в восьмиэтажный дом.

3

На следующий день, продолжив исследование города при дневном свете после спокойного утра, когда я дал лишь несколько коротких интервью в связи с фестивалем и македонским изданием моей книги, я обнаружил, что парадные фасады, недавно возведенные в качестве декораций вдоль северного берега реки, не только служат целям украшательства, но и выполняют еще одну функцию. Обойдя их и двигаясь в сторону центральной площади, я обнаружил, что за барокко и классицизмом прячется целый квартал старой одноэтажной застройки с торчащими к небу минаретами. Накануне я их не заметил, потому что исламские памятники не подсвечиваются и потому что никто и не хотел, чтобы я их увидел. Сияющие фасады, имитирующие архитектурные стили из прошлого Европы, были построены для того, чтобы скрыть старый мусульманский район.

Единственный старинный из всех мостов связывает центральную площадь с отнюдь не пышным противоположным берегом реки, где я ожидал увидеть мусульман и после националистического китча и ностальгических подделок надеялся встретиться с грязноватой, потрепанной реальностью. Но и этот переход от выдуманного властями Скопье к настоящему городу оказался затронутым пропагандой. Путь, мост и взгляд ведут пешехода от конной статуи Александра Македонского к еще более огромному памятнику его отцу, Филиппу II. Филипп II изображен в виде стоящего во весь рост гиганта, который держит левую руку на рукояти меча, а правую, сжатую в кулак, поднимает к небу. Он был завоевателем Греции, и его грандиозная бронзовая фигура есть объявление новой войны этой стране. Когда идешь от сына к отцу, видишь справа от старого моста на берегу реки недавно построенное здание Археологического музея Македонии, который уже одними только суровыми дорическими колоннами и золотыми буквами на фасаде стремится быть памятником той сверхцивилизации, которую навязали миру армии двух героев.

А на полдороге от сына к отцу, на площади по ту сторону моста, стоит скромных размеров памятник матери Александра, Олимпиаде, которую звали также Миртала. По воле случая, основанного на тщательных геометрических расчетах, этот памятник оказался в точности напротив православной церкви Святого Семейства. Расположение всех трех скульптур на одной оси, центр которой находится рядом с этой церковью, намекает на связь между Марией и Олимпиадой, Иосифом и Филиппом и, главное, между Александром и Сыном Божьим. Хотя великий герой умер больше чем за триста лет до рождения Христа, здесь его тихонечко вписали в христианскую традицию. Александр не только родился в бывшей югославской республике Македонии, он был к тому же христианином. Мне следовало проникнуться этой мыслью, прежде чем ступить на грязные улицы исламского района.

За спиной у Филиппа начинаются Балканы. Сморщенные старцы в одеяниях цвета ослиного кала ковыляли из ниоткуда в никуда. На немощеных улицах скрипели тачки. Медник с покрытым копотью лицом сидел на корточках перед шатким столиком, уставленным щербатыми кастрюлями, и курил сигарету. Женщины с закрытыми лицами глазели на витрины, где красовались свадебные платья неоновых цветов. Цыгане попрошайничали жалобными голосами, и за пыльными окнами лавок золотых дел мастеров блестело поддельное сусальное золото. Отовсюду доносился запах кебаба. Фотогеничный беззубый старик в красной феске на всклокоченной седой шевелюре пытался продавать такие же фески несуществующим туристам. Сердитая девочка с черными как смоль волосами и такими же черными босыми ногами подавала чай в стеклянных армудах на медном подносе группе мужчин, споривших в тени от инжира. Пижоны на мопедах прогоняли с улиц тишину и скуку. В деревянных домишках среди домашней птицы стояли в ожидании своего часа заряженные ружья. На террасах кофеен сердитые усы насмехались над современностью. А потом послышался азан — призыв к молитве.

Я сознательно рисую стереотипную картину мусульманского района и не фокусирую внимание на тех крутых стартапах, которые вопреки ожиданию попадались мне здесь и там во дворах заброшенных караван-сараев; я не описываю новый, с иголочки асфальт, уложенный на главной дороге: все это нарочитые попытки отвлечь меня от бурлящего прошлого, создать для будущих туристов успокоительную видимость нормальности.

Чем дальше я отходил от реки и от фиктивного наследия Александра Македонского, тем глубже окунался в Балканы. В какой-то момент я вышел к рынку, на самом севере этого района. «Рынок» — слишком короткое и конкретное слово для этого, по сути, постоянного города в городе, сооруженного из старых досок, полиэтилена и гофры, где в лабиринте бедности торгуют отчаянием. Я не стану описывать разложенные перед покупателями дешевые фрукты, чистящие средства, батарейки, детали для тракторов, поношенную одежду советского времени, старые аккумуляторы, рыбу, строительный мусор, коробки, нитки и пуговицы, потому что это было бы чересчур. То, что я увидел, было чересчур. Моему взору предстало вспоротое брюхо страны, из которого вываливались ее потроха, пораженные смертельным недугом.

И когда я, возвращаясь в гостиницу, снова шел через уже знакомый мне националистический Диснейленд, город тысячи статуй показался мне еще более нереальным, чем до того. В какой-то момент я даже подумал, что смог бы тут жить.

4

— «Скопье — 2014», — сказала Елена.

Так звали девушку, которой устроители фестиваля поручили меня сопровождать. У нее и вправду были светлые волосы и вообще все атрибуты, соответствующие ее мифологическому имени.

— Государственный архитектурный проект. В 2010 году тогдашнее правонационалистическое правительство запустило его с целью за четыре года провести в центре Скопье мощный фейслифтинг. На самом деле идея принадлежала лично премьер-министру Николе Груевскому. Он ею чрезвычайно гордился, что и подчеркивал на всевозможных торжественных мероприятиях. Отправная точка плана была сама по себе не такой уж смехотворной. Дело в том, что 26 июля 1963 года здесь произошло землетрясение, разрушившее старый город и унесшее жизни нескольких тысяч жителей. Город восстановили в