Однажды в России - Константин Столяров

Квартира Тихоновых была на первом этаже панельного дома из разряда "хрущоб". Дверь открыла Наташа, дочь Марины, голенастая девочка-подросток с материнскими изумрудными глазами, и буквально оглушила гостью возгласом:

- Тетя Лена, какая вы красивая!

- Не преувеличивай.

Из кухни, семеня и прихрамывая, вышла сгорбленная старушка с седой косой, венцом уложенной на затылке, и сказала с теплом в голосе:

- Здравствуйте, Елена Георгиевна! Столько про вас слышала от Мариночки, а вот видеть...

Лена улыбнулась старушке и протянула ей полиэтиленовую сумку с продуктами:

- Для нашей больной.

- Знаю, знаю, балуете вы Мариночку, - благодарно закивала старушка.

Лена испытывала неловкость, вызванную тем, что отчество старушки по имени Полина, как назло, вылетело из головы, и вполголоса спросила у Наташи:

- Где мама?

- Вот ее комната.

В полутемной восьмиметровой клетушке еле-еле размещались старый трельяж с пуфиком перед ним, двустворчатый платяной шкаф и тахта, на которой, свернувшись калачиком, лицом к стене лежала Марина, как будто не вполне трезвая. Рядом с тахтой, на кухонной табуретке, стояли бутылка с мутной жидкостью, рюмка и наполненная окурками пепельница.

- Маришка! Почему же ты... - не сразу сообразив, что к чему, с порога воскликнула Лена и осеклась, приготовившись к худшему.

В подпитии Марина ей активно не нравилась, становилась колючей, раздраженной, насмешливо-злобной.

На сей раз, однако, алкоголь никак не повлиял на поведение подруги. Она опустила ноги на пол и, выпрямившись, сказала будничным тоном:

- Садись, зайка. Хочешь выпить?

- Что у тебя там? - Лена показала на бутылку.

- Водка на зверобое с чесноком. Налить?

- Не буду. И ты больше не пей.

- Я по глоточку. Не могу дышать - как в петле... - Марина обеими руками схватилась за горло. - А глотну - чуточку отпускает... - На мертвенно-бледном ее лице отразилось отчаяние.

Острая жалость ножом резанула Лену. Она тоже поднесла руку к горлу и пошевелила пальцами, словно расслабляя стянутый на нем узел.

- Оба мы в петле, что Андрюша, что я, - продолжала Марина, ладонью размазывая струившиеся по щекам слезы. - В тюрьме ему не выдержать, я знаю... Господи, зачем ты нас испытываешь, за что казнишь?

- Маришка! - Лена обняла ее за плечи. - Не надо.

- Зайка, он же ни в чем не вино... - Марина умолкла на полуслове, потому что в дверном проеме возникла ее мать, катившая перед собой сервировочный столик на колесиках.

- А вот и чаек поспел, - напевно произнесла она. - Поешьте свеженьких бубликов с маком, мажьте их маслицем. И варенья моего отведайте, Елена Георгиевна, выбрала для вас малиновое. Сироп прозрачный, каждая ягодка видна.

- Потом, мамочка, потом, - надломленным голосом проговорила Марина.

- Мариночка, сколько всего принесла тебе Елена Георгиевна - ни в сказке сказать, ни пером описать. Говяжий язык, вырезку, семгу...

- Мамочка, умоляю!

- Иду, иду... - Старушка засеменила к двери. - Не буду мешать, ваше дело молодое...

- Захвати пепельницу, Лена не выносит запаха окурков.

Старушка вынесла пепельницу, а Марина взяла с пуфика пачку "Ту-134" и закурила.

- У Андрея Святославовича уже был инфаркт, второго ему не пережить, затянувшись по-мужски, во всю глубину легких, сказала она, глядя в одну точку. - Вот они и добьют его ни за понюх табаку.

- Почему ты так уверена в его невиновности? В жизни ведь бывает по-всякому.

- Я его знаю, зайка. Этого мне достаточно. - По вполне понятным соображениям Лена не стала вступать в спор, хотя ей было что сказать.

- Андрей Святославович не стяжатель, - помолчав, сказала Марина. - Если бы он гонялся за деньгами, то заработал бы столько, что нам с тобой и не снилось.

- Каким образом?

- Когда он улетал из Вены, то в аэропорту встретил бывшего ленинградца, лет десять назад переселившегося в Америку... - Марина потянулась к рюмке и не заметила, что пепел сигареты упал на пол. - Тот раньше был экспертом в Эрмитаже, за что-то сидел и после освобождения эмигрировал из Союза. Живет в Нью-Йорке, катается там как сыр в масле. "Сколько ты получаешь?" - спросил он у Андрюши. "У меня основной оклад 160 рублей плюс 20 - персональная надбавка". - "Чудила, - расхохотался тот. - Знаешь, сколько я зарабатываю? 160 тысяч долларов в год! Показать налоговую декларацию?" Андрюша пожал плечами и сказал, что каждому - свое.

- Мне это ни о чем не говорит.

Слушая Марину, Лена думала о том, что наш человек - существо инертное, к перемене мест не склонное. На эмиграцию отважится далеко не каждый. Возраст, языковой барьер, чужая культура... да мало ли причин, привязавших нас к родному гнезду.

- А это тебе тоже ни о чем не скажет? - с надрывом произнесла Марина и протянула Лене две страницы, сколотые скрепкой.

Лена вчиталась в машинописный текст. Это было завещание Тизенгауза, его последнее волеизъявление, согласно которому доверенному лицу - Марине Васильевне Тихоновой - поручалось после смерти наследодателя выполнить следующие действия: коллекцию резных изделий из агальматолита, нефрита, сердолика, малахита и других поделочных, полудрагоценных и драгоценных камней, а также подборку камей и инталий, общим числом свыше 200 экспонатов, безвозмездно передать Государственному Эрмитажу;

- коллекцию янтаря и изделий из него в количестве 1800 экспонатов безвозмездно передать Государственному музею этнографии народов СССР;

- коллекцию полудрагоценных и драгоценных камней в сыром (без огранки) виде, насчитывающую 1100 экспонатов, безвозмездно передать музею Ленинградского горного института;

- остальные предметы антиквариата и все движимое и недвижимое имущество, включая кооперативную квартиру и гараж, реализовать по государственным ценам и перечислить деньги на строительство детских дошкольных учреждений для круглых сирот города Ленинграда за вычетом 3 (трех) тысяч рублей, выделяемых доверенному лицу в знак глубокой признательности наследодателя.

Завещание с подписью и печатью нотариуса являлось сухим юридическим документом, но, несмотря на специфическую терминологию, за каждой из строк Лена видела Тизенгауза. Как это на него похоже - посредством царского дара утвердить свое "я" в среде искусствоведов, позаботиться о сиротах, которых в глаза не видел, и не подумать о Маришке. Дешево Тизенгауз расценил свою "глубокую признательность"!

- Налить чаю? - предложила Марина.

- Попозже.

- Как скажешь.

- Почему он выбрал тебя душеприказчицей?

- Кроме меня, зайка, у Андрюши нет близких. Кто помер в блокаду, кто - от старости, никого нет в живых. - Марина тяжело вздохнула. - Некому вступиться за Андрюшу, а я... со мной разговаривают нехотя, сквозь зубы. Ты, мол, никто, посторонняя, не лезь не в свое дело. А что я могу?.. Только реветь в подушку, чтобы мои не слышали, и молиться... Или вот - снова выпить за него, пожелать, чтобы перенес муки, издевательства...

- Маришка!

- Не утешай меня, зайка. - Марина залпом выпила водку и, морщась, сказала: - Лучше подскажи, что делать?..

Этого Лена и сама не знала. Завещание лишь отчасти поколебало ее мнение об Андрее Святославовиче. Если человек всю жизнь собирает коллекции, чтобы сделать их достоянием государства, народа, то спекулировать он едва ли станет. Одно с другим не вяжется... Но что мешает ему в любой момент изменить завещание? - спрашивала она себя на обратном пути, пересаживаясь с Невско-Василеостровской на Кировско-Выборгскую линию метро.

Сомнения и колебания еще три дня не оставляли Лену, а во вторник, 29 марта, в ЦНИИСЭ произошло нечто из ряда вон выходящее, перевернувшее вверх тормашками ее прежние представления.

Началось с того, что лаборантка Лера вернулась с обеденного перерыва в слезах.

- Кто тебя обидел? - участливо спросила Лена.

- Почему Ларку взяли, а меня нет?

- Куда взяли?

- Понятой. Пришли двое из милиции, обыскивают рабочее место Барона. Ларку взяли, а меня... - Лера по-детски распустила губы. - Чем я хуже толстухи Окоемовой?..

Полтора часа спустя в секторе появилась сияющая Лара.

- Что я видела! - взявшись за голову, сообщила она. - Ни за что не поверите!

- Что? - встрепенулась Лера.

- Патроны от ружья! Митя нашел целую коробку в сейфе у Барона. Тыщу штук!

- Иди ты! - Лера на глазах сгорала от зависти. "Патроны? У Тизенгауза не должно быть патронов, - мгновенно сообразила Лена. - Зачем они ему? Он геммолог, трассологией не занимается, с патронами не работает. А от охоты он так же далек, как я от Мерилин Монро!"

- Объясни, кто этот Митя? - неприязненно осведомилась Лена.

- Старший лейтенант, афганец. У него орден Красной Звезды и медаль "За отвагу", - взахлеб рассказывала Лара. - Пока второй, очкастый, писал протокол, Митя со мной заигрывал, вспоминал, как сражался в спецназе. Я спросила, зачем ему наколка на пальцах, а он говорит - в память о девушке-санинструкторе. Она с риском для жизни вынесла его с поля боя. Душманы ранили Митю ножом в спину, он упал без сознания. А санинструктор Тоня не растерялась, наложила повязку и на руках, под огнем...