Однажды в России - Константин Столяров

42. В ПЕТЛЕ

В Ленфилиале ЦНИИСЭ сенсационная весть об аресте Андрея Святославовича стала достоянием гласности в среду, 23 марта, и взбудоражила всех от мала до велика. Сотрудники на все лады обсуждали новость и, как водится, раскололись на группы: большая, агрессивно-бесцеремонная, с пеной у рта утверждала, что туда ему и дорога, а меньшая робко возражала, по-интеллигентски ссылаясь на презумпцию невиновности и на исключительное право суда признавать человека преступником. Характерно, что, при очевидных различиях позиций, обе группы в равной мере забросили всякую научно-практическую работу. В институт звонили из прокуратуры, из милиции, из других служб смежного профиля, чтобы выяснить, готовы ли экспертные заключения, а в ответ звучала одна и та же фраза: "Вы разве не слышали про Тизенгауза?"

Но, повторяю, началась эта свистопляска в среду, после обеденного перерыва, тогда как Лена Холмогорова узнала обо всем гораздо раньше, в понедельник утром. Стоило ей войти к себе в сектор физико-химических исследований и увидеть распухшее, без единой кровинки лицо подруги, как она, не раздеваясь, стремглав метнулась к ней со словами:

- Маришка, что с тобой?

Стоявшая вполоборота Марина повернулась на зов, с немой мольбой простерла навстречу руки и глухо зарыдала.

- Маришка, милая, только не молчи, - крепко обняв подругу, внушала Лена. Молчать нельзя, так еще хуже. Говори, что стряслось? С кем? С Наташкой, с мамой?

В левом отсеке воцарилась мертвая тишина, из чего Лена безошибочно заключила, что проныры-лаборантки навострили уши.

- Девочки! - требовательным тоном окликнула Лена.

- Что, Елена Георгиевна? - Из-за стеллажей выглянули четыре круглых от любопытства глаза.

- Лара, быстро сбегай в аптеку за валерьянкой, Марине Васильевне плохо с сердцем, - распорядилась Лена. - А ты, Лера, сходи в секретариат и отбери заявки, которые дирекция расписала мне.

Пока лаборантки не убрались за дверь, Лена шепотом утешала Марину, а как только они остались наедине, отстранилась и снова спросила:

- Маришка, говори, что стряслось?

- Андрюша... - Марина давилась рыданиями. - Его арестовали.

- Кого, Тизенгауза? - Лена не верила своим ушам. - Да не может быть!..

Ей всегда казалось, что у таких закосневших в отшельничестве педантов с рыбьей кровью, как Тизенгауз, серьезных бед не случается. Нет, подобные ему люди, конечно же, иногда болеют и даже умирают, что свойственно всем и каждому, однако сильные страсти обходят их стороной, губительные заблуждения им чужды, и, следовательно, оказаться замешанными во что-то скандальное, а тем более криминальное они в принципе не могут.

- Успокойся и расскажи, что произошло? Когда?

- Я... я не знаю... Он почему-то не пришел... не предупредил... не отвечал на звонки... А печати... Я в ужасе!.. Что делать?.. Подскажи, я же ничего не соображаю!..

Марина говорила невнятно, то затихая, то вновь принимаясь рыдать взахлеб.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лена уяснила суть происшедшего. Не встретив Тизенгауза в институте в пятницу, о чем они определенно договаривались накануне, встревоженная Марина весь вечер и ночь напролет безуспешно набирала номер его телефона, в панике обзвонила больницы и морги, а на рассвете, схватив такси, помчалась на Гражданку, чтобы расспросить соседей по лестничной площадке - вдруг они что-нибудь знают о местонахождении Андрея Святославовича. На дверях его квартиры была наклеена полоска бумаги с милицейскими, печатями, а чего-либо существенного никто не знал - в ночь с четверга на пятницу соседям мешал шум, доносившийся из квартиры Тизенгауза, вот, собственно, и все; не проспавшийся участковый уполномоченный вообще ни о чем не слышал и недоуменно развел руками, а в отделении милиции Марину прежде всего спросили, кем ей приходится пропавший. Услышав, что знакомым, сослуживцем, а не мужем, дежурный по отделению посоветовал дождаться понедельника, когда можно будет навести справки в ГУВД, а если совсем невтерпеж, то поездить по медвытрезвителям, чьи адреса он готов предоставить по первому требованию.

- Зайка, подскажи, я в полной растерянности... - Марина утирала слезы насквозь мокрым платком. - Куда звонить, что говорить?

- Звонить без толку. Одевайся, пойдешь на Каляева, 4, там у ГУВД изолятор временного содержания. На входе спросишь об Андрее Святославовиче, а если скажут, что его нет, обойдешь вокруг Большого дома и за углом, со стороны улицы Воинова, наведешь справки во внутренней тюрьме КГБ. Если и там нет, то сядешь в трамвай и доедешь до Финляндского вокзала. Справочная "Крестов" - на Арсенальной набережной. Иди...

Точно такие же милицейские печати Лена в свое время видела на двери Сережкиной комнаты на Красной улице и прошла по этому же скорбному кругу, а такое не забывается до самой смерти.

- А что потом? - спросила собравшаяся в дорогу Марина.

- Потом поедешь в свою поликлинику за больничным листом.

- Что говорить в поликлинике?

- Пожалуйся на сердце, на желудок, на нервы - какая разница? Всему поверят, на тебе же лица нет.

- А потом, что?

- Там будет видно. Что-то узнаешь ты, что-то - я. Сюда обязательно сообщат не сегодня - завтра, у них так заведено. Вот тогда будем думать, что делать и чего не делать.

Ближе к концу дня Марина позвонила и, обливаясь слезами, рассказала Лене, что Андрей Святославович содержится на Каляева и обвиняется в спекуляции. Ни о чем другом, подразумевая подробности, с ней говорить не пожелали, ограничившись рекомендацией наведаться через неделю в "Кресты", где в справочной ей, возможно, назовут фамилию и телефон того следователя, который будет вести уголовное дело Тизенгауза.

Лена до слез жалела Марину и, настаивая на оформлении больничного листа, хотела таким способом хоть на время оградить ее от шквала ядовитых сплетен, равно как и от фальшивого сочувствия здешних доброхотов. Когда же во всех отделах и секторах ЦНИИСЭ народ заходил ходуном и забурлил, в разных сочетаниях без устали повторяя слова "Барон", "спекулянт" и "миллионер", Лена мысленно похвалила себя за предусмотрительность. Чем громче вопят крикуны, тем быстрее выдохнутся. Пройдет неделя-другая, страсти вокруг фигуры Тизенгауза поумерятся, а через месяц-два о нем едва ли кто вспомнит. И если Маришка, отсидев на больничном сколько удастся, уйдет в очередной отпуск, то не услышит и сотой доли гадостей о себе и об Андрее Святославовиче, будь он неладен. Зачем только бедная Маришка без памяти влюбилась в эдакого урода?

Реакция Лены по отношению к Тизенгаузу не имела ничего общего со злорадством. Но и сочувствием там тоже не пахло. Тизенгауз, как полагала Лена, давно не в том возрасте, когда совершают безрассудные поступки. По ее мнению, он вообще ничего не делал спонтанно, каждому его шагу предшествовал трезвый расчет. А раз так, пусть отвечает за нарушение закона.

В четверг на доске у входа в секретариат, рядом с социалистическими обязательствами коллектива на 1988 год, вывесили приказ директора филиала об увольнении старшего эксперта отдела товароведения Тизенгауза А. С. по какой-то лютой статье КЗОТа, равнозначной волчьему паспорту. Лена равнодушно прочитала текст и пожала плечами: Тизенгаузу без разницы, что напишут в трудовой книжке. Все равно экспертом ему больше не работать, судимость не позволит.

В пятницу Лена пораньше отпросилась с работы, чтобы сводить сына к стоматологу, а в субботу, услышав о том, что ее Сережка по договоренности с Додиком Шапиро решил дать себе роздых и до понедельника напрочь позабыть про халтуру в Ленгипроторге, сразу же после завтрака собралась навестить Марину. Сергей сказал, что весь день будет дома, потому что ехать во Всеволожск бессмысленно: за окном разыгралась непогода, шел дождь с мокрым снегом, а мостовые покрылись слякотью. Он увлеченно играл с Сашей в настольный футбол и ни о чем ее не расспрашивал. Да Лена и сама поостереглась бы говорить, зачем и почему едет к Марине. Так уж повелось у них в семье с первых дней по-настоящему совместной жизни, что ее муж избегал разговоров о своей работе, она следовала его примеру, а всякое упоминание о тюрьме, колонии и любых подробностях, как-либо связанных с прошлым Сергея, вообще не допускалось. Оно, это горькое прошлое, вроде бы вообще не существовало, а семейное летосчисление начиналось не с 1978, а с 1981 года.

Лена никогда прежде не бывала у Марины и добиралась до ее дома часа полтора - у станции метро "Проспект Большевиков" она села не в тот автобус и по ошибке приехала к реке Оккервиль, из-за чего пришлось брать такси и дать пять рублей на чай, чтобы таксист не ворчал по поводу короткой ездки.

Квартира Тихоновых была на первом этаже панельного дома из разряда "хрущоб". Дверь открыла Наташа, дочь Марины, голенастая девочка-подросток с материнскими изумрудными глазами, и буквально оглушила гостью возгласом:

- Тетя Лена, какая вы красивая!