Анимация от Алекса до Я, или Всё включено - Александр Новгородцев

— И это чё? Вы чё, здесь будете жить? Да вы чё?

У Боба осталось сил только чтобы злобно зашипеть в её сторону. А ведь он был уверен, что администрация отеля втайне его уважает и ценит, и тут такой удар по карьерному самолюбию. Но на внешний вид этот вагончик для гастарбайкеров выглядел приличней, чем его внутренняя составляющая, как мы убедились. Имелось три двери, ведущие в три комнаты, то есть уже не лабиринт, запутаться невозможно — а это несомненное достоинство, жаль что единственное. Самая большая из комнат, если слово комната употребима к этим тёмным провалам преисподней, с запахом побелки, покрывающей стены, и со стёртым до бетонного основания пола ковролином, отслужившим свою службу ещё в начале предыдущей эры, составляла шесть робких шашков в ширину и столько же в длину. Самая маленькая, столько же по длине, то есть где-то полторы длины кровати и две с половиной ширины кровати в поперечнике. Сами «это чё — кровати?» — вернее солдатские койки с металлической сеткой свисающей до пола, словно парочка троллей коротала на них несколько лет сна, и спинками, навевающими мысль о концлагере, внешне не располагали ко сну. И вообще выглядели так, словно первоначально задумывались конструкторами для других целей. Например, схлапываться в ловушку при попадании в них. Больше объектов для рассмотрения в комнатах не было, кроме одиноких лампочек Ильича без каких-либо изысков в виде абажура или плафона.

Маленькие оконца, предназначенные скорее для очень высоких узников или для интравертированных отшельников, не интересующихся суетой внешнего мира, экономично затянуты салофаном вместо стёкол.

Мы поочерёдно заглянули в каждую из комнат, благо отсутствие замков на перекошенных дверях, одну из которых кто-то долго и методично мутузил тяжёлым предметом, позволяло это сделать. Жизнеутверждающая картина при переходе от номера к номеру не ухудшалась. «Ухудшить её уже не что и ни чё не могло», — такой мысли придерживалось большинство из нас.

Это настроение не покидало нас до той поры, пока мы не добрались до четвёртого провала в преисподнюю, не снабжённого дверью вовсе. Это был сан-узел. Вернее его остатки. Парочка умывальников с осколками битого зеркала. Тот факт, что воду из свинченных кранов правилом правого и левого буравчиков добыть невозможно, подтверждала их крайняя степень заплёванности, выражающая негодующее отношение случайных посетителей к сантехнической засухе. Одна душевая кабина, превращённая пауками в подобие склепа, вернее, исходя из размеров, древнего саркофага, поставленного стоймя. И одно почечно-кишечное святилище с унитазом, выглядевшим так, словно его доставили безпарашютной авиа-почтой, и напоминающим по виду изрядно-загаженный пересохший колодец. Впрочем, отсутствие воды не сдерживало потребностей в посещении сей святыни паломниками, исправно приносивших обет, или, в данном случае, переработанный обед к его подножию. В момент созерцания этого добра, только с точки зрения продавца физиологических удобрений, даже Боба захотелось использовать, как надушенный благовониями дамский платочек, прижаться к нему носом, дабы перекрыть эти миазмы испарений.

Облезлые стены со склизкой ржавчиной, свисающие с потолка нити эктоплазмы и колонны муравьёв, проложившие путь между пулевыми отверстиями в стене, наводили на мысли о Чернобыле.

Мусти был близок к обмороку. Джан и Марио, стояли рядом с Бобом, чтобы в случае чего не допустить кровопролитной битвы между ним и Кристинкой, продолжающей заезжено «чёкать», подобно поломанному механизму говорящей куклы, не замечая направленных на неё налитых кровью Бобьих глаз, который был близок к сверхбезумному помешательству. Даже невозмутимость Маши покинула её, и она повторяла, что: «Этого не может быть — это розыгрыш, шутка», — столь убедительно, что мы даже прониклись этой идеей. Ну а вдруг?

А что оставалось делать, если не следовать примеру тех, кто оставил пулевые отверстия в стенах при попытке самоубийства. Пока это жильё смотрелось не лучше помойки, на которую как раз выходили двери и оконца. Сгнившие тюфяки, разорванные на потроха упятнанные матрасы, железный хлам, сломанные костяки пляжных зонтиков, в жестах отчаяния белеющие среди прочего бытового мусора, разбитые лежаки и табуреты, раскуроченные ванны и многочисленные картонные коробки из-под алкоголя, прорванные изнутри разбитым стеклом.

Реально, Чернобыль. Вся эта помойка вдобавок загораживала вид моря, которое вряд ли могло сильно поправить впечатления от резиденции тянущей на минус пять звёзд «всё выключено».

— Вот тебе и домик на пляже, — произнёс я, — мечта аниматора. Таджмахал, йятак юртюсю.

— Animation palace, — с горечью подтвердил Марио. — Дворец.

И в чём-то он был прав поскольку сарай с турецкого переводится как дворец. Например, бахчисарай — дворец в саду. А у нас — пляжсарай — дворец на пляже. Бичпалас. Да, даже переводы сводили всё в один — бичсарай — дворец бомжей.

Разговоры об увольнении продолжались, революционные пламенные марши гремели, когда мы перетаскивали багаж и шкафы для одежды, матрасы и прочие принадлежности. Когда встраивали замки и приводили в порядок убранство. Когда расчищали свалку на улице и требовали подключения воды.

Мне в чём-то повезло — достался отдельный, пусть и самый маленький номер, с хорошо сидящей дверью, которая сливалась цветом и поверхностью со стеной и при положении закрыто, была практически не различима. Смущало только отсутствие узничного оконца, как естественного отверстия, требуемого хотя бы для определения времени суток. Проветривание комнаты осуществлялось за счёт пробоин в задней стене комнаты, где в лучшие времена располагался вентилятор, а сейчас была прибитая на шурупы фанера.

Из двух чё-кроватей, что грудой металлического хлама ютились в комнате, одну, не столь погнутую, я заложил двумя матрасами, а вторую доразобрал и поставил к стенке. Конечно, в никакое сравнение с тем удобством, оснащённым кондиционером, мини-холодильником, телевизором, душем и приличной уборной, которое было у нас прежде как данность, эта опочивальня для убогих не шла. Спать в компании насекомых, среди ночи делающих десантные высадки на лицо, в пропотевающей жаре, без возможности ополоснуться, не тот шик к которому я был привычен. Но пока я не мог артачиться, поскольку всё ещё нуждался в финансовых вложениях в виде первой зарплаты. Но вот что удерживало остальных ребят, не понимал. Может тоже получение скорой зарплаты, после которой можно и свинтить. Но и без того небольшое желание работать практически в них угасло, и слова о скором увольнении срывались столь часто, что я перестал им верить.

Самой часто употребляемой фразой в то смутное время стала: «Бен йоролдум». В переводе — я устал. Никто не стеснялся её произносить, когда предстоял энтранс, когда надо было готовить реквизит для шоу или просто проснуться утром и посетить митинг.

Уставший Марио полностью избавился от активити, перевесив дартс на Кристину и Олеську, которые делали первые шаги в анимации и поначалу косячили, подтупливали и чёкали напропалую. Но Олеська быстро разобралась в чём дело, так как прислушивалась к советам Маши, Марио и Алекса и прочим руководствам опытных пользователей. А вот белоснежка Кристина превращалась в аутсайдера, умудряясь в течение получаса нарушить сразу все 13 правил аниматора и, продолжая удивлённо «чёкать», вступала в перепалку с Бобом, который переливался всеми цветами радуги от злости, шалел и повышал переработку канцелярской бумаги до пятидесяти листов в день, против редких трёх-пяти в прошлом.

Уставший Мусти, превративший распитие кофейного напитка в единственный вид дневной деятельности, утверждал, что ракетки у него взяли поиграть и не вернули. Иногда он от усталости забывал оправдание своей пассивности и выдавал желающим поиграть туристам информацию, что ракетки сломаны. Он поочерёдно использовал обе эти версии, поскольку запамятовал, какую он высказал первой, и продолжал бить баклуши вместе с Марио. Вдвоём им это было делать сподручнее, тем более они заселились во вторую комнату, появляясь на территории отеля к пицце-завтраку. Естественно, ведь будить их уже было некому. Да и надобность в этом отпала.

— Ниможна, Алекс. Бэн йоролдум, — сказал Мустафа на моё предложение — стучать им в дверь по утрам, давая сигнал к подъёму.

— Да, Алекс, не надо. «Пара йок» — не работаем.

«Пара йок» (денег нет — тур.) — ещё одна бунтарская фраза того времени, означавшая отсутствие материально-денежного стимула. Мустафа продолжал утверждать, что ему не выплатили ещё деньги за апрель, от чего его мотивация написала прощальное письмо, уехав к бабушке в деревню. Непонятно было, причём здесь Марио — который не пробыл в отеле и двух недель, а также присоединившийся к акции протеста по задержке зарплаты. Боб на этот бунт усталых бедняков смотрел сквозь пальцы, поскольку его авторитет шефа не смог бы побороть революционной ситуации, да и сам он придерживался такой же установки — «пара йок — нихт арбайтен» — после ссылки в магаданский сарай. Но это безделье турецкой братии сходило с рук, поскольку у них были трудовые лошадки — «анимационные таджики».