Когда боги спали - Аллан Коул

— А ты не думай об этом, — посоветовал наставник. — Считай, что это обычный рабочий день. Держи в уме, и все получится как надо.

— И то, — сказал Тулаз. — Может, действительно поможет. Просто обычный день. Ничего особенного.

Наставник облил Тулаза благоухающими маслами и принялся их втирать.

— И перед тобой очередная голова, — сказал он. — Так и смотри на них. Не считай, сколько еще предстоит. Одна или восемь, какая разница? Все равно за раз отрубаешь только одну. Вот и все.

— Точно, — сказал Тулаз. — Действительно, за раз только одну. Спасибо, уже лучше себя чувствую.

Наставник хмыкнул и сказал, что благодарить необязательно. Закончив работу, он накрыл Тулаза плотными полотенцами и посоветовал вздремнуть.

Он тихонько пошел из комнаты, но на самом выходе оглянулся. Гигант-палач лежал лицом вверх, прикрыв глаза мощными ладонями. И шептал себе под нос:

— Заткнись, заткнись, заткнись. Что бы это значило?

Впервые за свою длинную и яркую карьеру Тулаз явно выглядел расстроенным, страдая от присутствия уверенности.

Наставник вышел из комнаты, размышляя, где бы побыстрее раздобыть денег, чтобы выкупить свои ставки.

Толпа взревела, когда вывели Сафара и его товарищей. Олари и шестеро остальных шли сзади, связанные вместе одной цепью. Сорок две головы уже слетели, и толпе прискучили прочие палачи с их ужимками. Но предстояло главное событие — появление Тулаза, главного палача Валарии, идущего на побитие рекорда, на восьмую голову.

Сафар чуть не ослеп от яркого утреннего солнца. Он хотел было прикрыть глаза руками, но руки короткой цепочкой крепились к прочному железному поясу. Охранник выругался и подтолкнул его древком копья.

Когда глаза привыкли, Сафар увидел, что его ведут на торопливо возведенный эшафот в центре арены. Эшафот возвышался до уровня сановного помоста, где среди подушек в тени шатра отдыхали король Дидима, Умурхан и Калазарис.

Когда Калазарис сообщил о результатах облавы, король Дидима решил, что массовая экзекуция станет составной частью церемонии празднования Дня Основания. Король даже гордился скорым и решительным приказом, пусть и сочтут его дерзким и ломающим традиции. Он полагал, что казнь лишь раздразнит аппетит граждан перед предстоящими празднествами.

— Такое событие соберет нас всех вместе в особенное время, — сказал он Умурхану и Калазарису — И уничтожит разногласия среди наших граждан.

Умурхан, как правило, человек подозрительный, согласился без споров. Хоть он и не сказал ничего, но в душе переживал, что его ежегодное представление магии будет воспринято толпой без обычного энтузиазма и благоговения. Пятьдесят отрубленных голов уж слишком разогреют кровь толпы.

Калазарис счел предложение короля блестящей идеей, хотя тоже не стал объяснять почему. Для его целей лучше всего было побыстрее покончить с политическими казнями, пока семьи казненных, друзья и возлюбленные не успеют переварить скорбь. Быстрая казнь насылает страх перед богами, подавляя мысли о мести.

В истории Валарии на это событие впервые собралась такая большая толпа. Она просочилась с трибун на саму арену. Уже сотни людей плотно спрессовались в двадцати футах от эшафота, и каждую минуту протискивались вперед другие, радуясь удаче и размахивая билетами, которыми за баснословные цены торговали солдаты Дидима.

Охранникам Сафара приходилось отталкивать людей с дороги, так что он и его товарищи по несчастью едва продвигались к эшафоту. Люди вокруг что-то вопили, протягивали руки поверх плеч охраны, лишь бы дотронуться до осужденных. Считалось, что прикосновение сулит удачу. Другие бранились. Кто-то подбадривал его. Кто-то кричал: «Мужайся, парень!»

В толпе протискивались уличные торговцы, продавая еду и сувениры. Один предприимчивый молодой человек размахивал пучком засахаренных фиг на палочке. Фиги были раскрашены краской так, что походили на человеческие головы. Красная краска окрашивала палочки, изображая ту кровь, которую предстояло вскоре пролить Сафару и его товарищам.

Сафар оцепенел, не испытывая страха. Все его мысли сосредоточились на том, чтобы переставлять одну ногу за другой. Если бы у него сохранялись еще какие-то ощущения, он испытал бы желание, чтобы все поскорее закончилось.

Всю восьмерку возвели на эшафот, на скользкие от крови доски. Люди с ведрами и щетками стирали пятна от предыдущих казней. Другие посыпали песком вокруг плахи, чтобы Тулазу было не скользко стоять. Осужденных выстроили в шеренгу на краю эшафота, где охранники облили их холодной водой и дали пососать пропитанные вином губки, дабы молодые люди не потеряли сознания и тем самым не испортили зрелище.

Затем на эшафот поднялся сам Тулаз, и толпа взорвалась одобрительными криками. Главный палач привлекал всеобщее внимание, и родители поднимали детей повыше, дабы они стали свидетелями свершающейся на их глазах истории. Тулаз надел тончайшие белые шелковые рейтузы. Огромный торс блестел от дорогого масла, в лучах солнца переливались могучие мышцы. Белый шелковый капюшон ни пятнышком, ни складкой не разрушал конической симметрии.

Золотые браслеты окольцовывали его запястья и бицепсы.

Тулаз, не обращая внимания на толпу, сразу же приступил к работе. Для начала он осмотрел приступки, на которые осужденным предстояло встать на колени. Затем расчистил углубление на плахе, где каждому, перед встречей с лезвием, предстояло положить шею. Удовлетворившись осмотром, он кликнул, чтобы несли футляр с саблей. В ожидании он натянул особые перчатки, пошитые специально для него лучшим перчаточником Валарии. У этих перчаток была рифленая поверхность ладоней и срезаны кончики пальцев, для более крепкой хватки. Толпа затихла, когда помощник поднес открытый футляр, и Тулаз склонился над ним, бормоча короткую молитву. Тишина взорвалась ревом, когда Тулаз высоко поднял сверкающую саблю пред ликом богов.

Тулаз опустил лезвие, погладил его и прошептал что-то ласковое, словно собственному ребенку. Затем достал любимый оселок из-за пояса и принялся доводить острие. Каждое из этих неторопливых выверенных движений вызывало крики восхищения у толпы, но Тулаз, увлеченный лишь саблей, и глазом не моргнул.

Спустя несколько минут Тулаз, продолжая поглаживать лезвие, подошел к осужденным. Он остановился перед Сафаром, который, подняв голову, увидел перед собой самые унылые и печальные глаза в мире.

— Скоро все закончится, парень, — удивительно успокаивающим голосом произнес Тулаз. — Ты же понимаешь, что лично я против тебя ничего не имею. Закон есть закон, и это просто моя работа. Так что не противься, сынок. Не дергайся. Я твой друг. Последний твой друг. И я обещаю тебе все сделать хорошо и чисто, и вскоре ты отправишься на отдых.