Берта Исла - Хавьер Мариас

числа франкистов) испытывали неодолимое отвращение к тайной полиции и бесконечное презрение к тайным агентам. Ведь у нас они всегда стояли только на одной стороне – на стороне диктатуры, служили в Политико-социальной бригаде (поэтому их называли “социалами”), выдавали себя за рабочих на заводах, за шахтеров на шахтах, за слесарей на судоверфях, за профсоюзных активистов в подпольных профсоюзах, за членов и лидеров подпольных партий, за политзаключенных в тюрьмах и за студентов в университетах. Мало того, своим фальшивым радикализмом они многих толкали на преступления, которые без их нажима, без их дерзких речей и показного экстремизма никогда бы не были совершены. Много людей попали в тюрьмы по вине этих провокаторов, они были не только доносчиками, но и подстрекателями и старались подвести “подрывные элементы” под более суровые приговоры: ведь совсем не одно и то же – распространять листовки или бросать камни в окна банков и магазинов, убегать от “серых” во время акций протеста или напасть на конного полицейского, железным брусом свалив его с лошади, стать членом партии или подложить бомбу в машину, а то и выстрелить в армейского полковника. “Социалы” были заинтересованы в том, чтобы мирные люди перестали быть мирными, а выступавшие в одиночку объединялись в организации и группы; они не только охотились за информацией и вынюхивали имена, они провоцировали тех, кто попадал под их влияние, заставляя нарушать границу дозволенного и совершать тяжкие преступления. А еще были такие, кто пытал и сбрасывал задержанных в лестничные пролеты или в окна, как поступили в мои университетские годы со студентом Энрике Руано, а также с другими, якобы при попытке к бегству, хотя бежать они никак не могли – в наручниках с заведенными за спину руками и под строгой охраной. Так вот, Политико-социальная бригада все еще не была ни окончательно распущена, ни расформирована, во всяком случае, никого из них не наказали, не отстранили от должности и уж тем более не предали суду, а скорее всего, им просто подыскивали должности и занятия менее заметные и соответствующие новым демократическим временам.

Я старалась убедить себя, что Англия – совсем другое дело: там никогда не было диктатуры, и тамошние секретные службы строго следуют букве закона и контролируются победившими на выборах политиками и честными независимыми судьями, там существуют разделение властей и свободная пресса, в то время как в Испании все это едва-едва начинает проклевываться. В Англии не могут совершаться преступления, сравнимые с преступлениями “социалов”, а если подобное случится, виновные не выйдут сухими из воды, как, например, пособники Франко, почти сорок лет служившие ему каждый на своем посту и в зависимости от этого поста совершавшие более или менее тяжкие преступления. Однако полной уверенности у меня не было. Я взяла несколько книг в библиотеке Британской школы на улице Альмагро и прочитала кое-что про Вторую мировую войну, про жестокие операции УСО, МИ-6 и УПВ (эти сокращения я уже хорошо усвоила), от которых мороз продирал по коже. Я старалась убедить себя, что во время войны все бывает иначе, на войне многое позволено – лишь бы победить врага, а главное – чтобы выжить и не быть уничтоженным, к тому же подобные эксцессы были делом прошлого, ответом на бесчеловечные условия именно той войны. Но я не забывала и о другом: если что-то попробовать, пусть и в силу крайних обстоятельств, – и неважно, кто пробует, страна или отдельное лицо, когда страна вроде как ничего не знает и даже предпочитает не знать, – что-то от этой пробы всегда остается, а к испытанным средствам прибегают с куда большей легкостью, чем можно себе вообразить. Если мы однажды нарушили правила и это сошло нам с рук, то мы уже смелее нарушим их снова, иногда и без особой нужды. Просто путь получается эффективней и короче, когда не нужно никому ничего объяснять или давать отчет. Так обычно говорят про убийц: сделав первый шаг, впервые вколов яд или нанеся удар ножом, человек вдруг понимает, что и с таким бременем на совести можно жить и что бремя с каждым днем становится все незаметнее и на самом деле тут нет ничего трудного, и убийца почти забывает о чужой погубленной жизни, особенно если убитый стоял у него поперек дороги или являл угрозу самим своим существованием, а без него легче дышится на земле и легче наладить свою собственную жизнь. После того, как это свершилось, после того, как человек переступил черту и обнаружил, что последствия оказались не слишком тягостными, его уже мало что остановит, он готов совершить и второе убийство, и третье, и даже четвертое. Наверное, подобные рассуждения стали общим местом, но в них есть немалая доля истины, как и у любого общего места.

Нет, полной уверенности у меня не было, и в одной из тех книг, которые я полистала или бегло прочитала благодаря своему вполне сносному английскому, кажется, в автобиографии Сефтона Делмера под названием “Зловещая тропа” – того самого Делмера, который был мозговым центром УПВ, то есть Управления политической войны, секретного отдела, созданного для ведения грязной войны, так называемой черной пропаганды в годы борьбы против нацистской Германии, – я нашла куски, которые эхом повторяли слова Томаса про то, что было, хотя этого и не было, что происходило, хотя и не происходило, про небытие бывшего и про сгинувшие без следа поступки – о чем все мы мечтаем. (Вернее, наоборот, слова Томаса были эхом слов Делмера.) К немцам, которые присоединялись к его команде (это были бывшие интербригадовцы, эмигранты, беженцы, иногда готовые к сотрудничеству военнопленные или дезертиры), как только они прибывали в главный офис УПВ, расположенный в Уоберне, Делмер обращался примерно с такой речью: “Мы ведем против Гитлера своего рода тотальную мозговую войну. Все средства хороши, если они могут приблизить конец войны и полный разгром рейха. Если вы испытываете хотя бы малейшие колебания и не уверены, что готовы исполнить то, что здесь могут от вас потребовать, если совесть не позволяет вам идти против ваших соотечественников, вы должны заявить об этом прямо сейчас. Я вас пойму. Но в таком случае вы нам не подойдете, и вам, разумеется, подыщут другие задания. Однако если вы захотите последовать за мной, я должен вас предупредить: в этом отделе мы готовы делать любые грязные дела, какие только придут нам в голову. Нет таких методов, которые бы мы заранее осудили. Чем грязнее, тем лучше. Обман, подслушка, хищения, предательства, фальсификация, клевета, внесение раздора, лжесвидетельства, сфабрикованные обвинения, искажение фактов. Все