Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - Людовик-Филипп Сегюр

После того государыня сообщила мне, что ее войска одержали под Кинбурном победу над турками, которые потеряли в этом деле пять тысяч человек, что она ожидает подробного донесения от Потемкина, и что император собрал уже свою армию и должен был идти на Белград.

На следующий день граф Безбородко пригласил меня к себе: он был очень доволен намерениями императрицы. «Кажется, — говорил он, — ей очень хочется, чтобы этот союз скрепился вашим посредничеством. Она так решительно выразила желание скорее уладить это дело, что, по моему мнению, теперь вам можно будет поговорить о всем с вице-канцлером. Вы можете быть уверены, что ему предписана будет строжайшая тайна. Император, вероятно, предупрежден о намерениях вашего кабинета?»

Я отвечал ему, что это еще мне неизвестно, что это только предположение, о котором, может быть, король хотел знать мнение императрицы прежде, чем сообщать о нем своему союзнику. Но так как мне приказано было довериться Кобенцелю, то я сообщил ему под секретом все дело, и хотя он еще не получил инструкций на этот счет, однако оказался не менее меня расположенным к заключению этого важного акта.

Наконец я поехал к вице-канцлеру, графу Остерману: он не знал ни о чем, и предложения мои удивили его. Он отвечал глухо, что сообщит об этом немедленно императрице. Через несколько дней он, видимо удивленный, отвечал мне, что императрица, сочувствуя желанию короля сблизиться с нею, вскоре прикажет начать совещания по этому предмету и желает, чтобы наше правительство дало мне полномочие действовать и прислало бы проект трактата.

Я отвечал, что для скорейшего хода дела, как мне казалось, нужно было, чтобы русское правительство сообщило мне главнейшие статьи, которые оно желает поместить,  но что, впрочем, я сообщу его предложения нашему двору. Вслед затем я послал курьера в Версаль,  считая себя счастливым, что в такое короткое время успел подвинуть дело выше ожиданий короля и рассеял сомнение насчет союза с Россиею, которая, казалось, сама не менее желала его. По всему видно было, что переговоры так удачно начатые, при обоюдном желании успеха не представят затруднений и кончатся прежде, нежели враждебный державы успеют узнать о них и помешать. Между тем, к удивлению моему, я узнал, что прусский министр барон Келлер и английский поверенный в делах тоже отправили курьеров к своим дворам, и в такое еще время, когда к тому не было особенных поводов. Я недолго оставался в неведении. Старый голландский резидент, под благоразумною умеренностью скрывавший республиканские чувства и, стало быть, противник штатгальтеру, Англии и Пруссии, — явился ко мне тайком и сказал мне: «Вы затеваете четвертной союз, которому я желаю успеха, и который конечно помешает тем, кто возмутил мою родину».

Я сперва отвергал справедливость слуха. «Напрасно, говорил он; — тайна ваша открыта, и я все знаю. Вот в чем дело: один из чиновников графа Остермана выдал вас, через него барон Келлер узнал — в каком положении дело, и тотчас же сообщил английскому поверенному Фразеру. Оба они поспешили известить об этом свои кабинеты,  и я даже могу вам передать содержание депеши Фразера, потому что она составлена со слов Келлера, который, не зная моих мнений, показал мне ее».

Я известил об этой проделке императрицу. Она очень рассердилась, и виновный чиновник был наказан и удален со службы.  Но наша тайна была открыта и через три недели сделалась известна публике. Я сначала не беспокоился, что эта публичность, разоблачив планы нашего министерства, не дает ему возможности отступиться от них.  Впоследствии окажется, что я еще не постигал тогда, до какой степени нерешительности доходили наши правители.

Судьба продолжала благоприятствовать оружию Екатерины. Государыня сообщила мне о новой победе над турками на Кавказе, но, к ее сожалению, в тоже время она узнала, что, в деле под Кинбурном найдены были между мусульманскими трупами три тела французских инженеров. На это я сказал:

«Вам известно, ваше величество, что они посланы были в Очаков в такое время, когда скорее ожидали нападения со стороны русских, нежели со стороны турок. Числа показывают, что они еще не успели получить приказаний возвратиться, которые им конечно были посланы.  Вам известно также, что с тех пор отношения изменились, и что теперь мы искренно желаем вам успехов для скорейшего восстановления мира».

Она отвечала очень любезно и довольно громко, так что ее могли услышать лица, которые воспользовались было этим случаем, чтобы возбудить ее против нас. «Я уверена, граф, — сказала она, — что вы искренны; вы не можете желать успеха этим варварам и врагам моим. Я даже убеждена, что, выражая ваше сочувствие, вы столько же исполняете поручение короля, сколько следуете вашим собственным побуждениям».

После этого государыня заговорила со мною о сопротивлении наших парламентов, которые отказывались утверждать некоторые постановления министров.

«Я не могу понять, — сказала она, — каким образом в такое критическое время, великодушная и просвещенная нация может сопротивляться действиям монарха, который одушевлен любовью к народу, недавно окончил славную войну честным миром, из участия к своим подданным решается на жертвы и предпринимает смелые преобразования».

Я отвечал, что это волнение есть неизбежное следствие деятельности и образованности французов; что часто народ, при поспешном просвещении, увлекается своими суждениями и страстями. «Впрочем, я надеюсь, — прибавил я, — что благоразумный государь сумеет не только потушить волнение, но даже воспользоваться им, чтобы разрушить замыслы людей, желающих возвыситься среди внутренних смут».

«Поверьте, — отвечала государыня, — одна только война может изменить направление умов, согласить их, дать страстям другую цель и возбудить пряной патриотизм. Эта необходимая война покуда еще не начинается. Однако я не полагаю, чтобы вы могли обойтись без нее. Пруссия и Англия вас вызывают на борьбу, и я знаю, что шведский король явно склоняется на их сторону».

Перемена в нашем министерстве была чувствительна лично для меня: я узнал, что, после разрыва Порты с Россиею, принц Нассау выехал из Парижа, уполномоченный архиепископом тулузским, отправился к Потемкину и вступил с ним в тайные переговоры. Я тотчас написал ему и осуждал его действия. Вслед за тем он приехал в Петербург с оправданием. «Сознаюсь в моей вине, — сказал он мне; — я на интриги не мастер, и вы мне открыли глаза. Я думал оказать вам услугу, действуя на Потемкина в пользу заключения союза, о котором вы здесь хлопочете. Я должен был догадаться, что Бриенн, поссорившись с отцом вашим, вздумал употребить меня для того, чтобы лишить вас чести устроить этот договор. Но довольно было одного вашего слова вашему сотоварищу по оружию, и вот я к вашим услугам. Я не сделаю ни шага, не скажу ни слова без вашего согласия».