Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - Людовик-Филипп Сегюр

«Я вам докажу, — сказала государыня с тою любезностью, которая была так в ней привлекательна, — что вы заслужили эту похвалу если не за прекрасные стихи, которым я плохая ценительница, то по крайней мере по благородству чувств и мыслей. Доказательство на это вот какое: вы знаете, что у меня ухо не создано для поэзии, и однако вот стихи, которые я затвердила». И она мне прочитала следующие:

Une honteuse paix n’est qu’un affront sanglant,Que le peuple vaincu supporte en frémissant:Elle aigrit son courroux; jamais il ne l’endureQue le temps qu’il faut pour guérir sa blessure;Il l’accepte par crainte, il la rompt sans remords,Et les dieux qu’il parjure approuvent ses efforts.Alors, des deux côtés, une fureur cruelleRend la guerre sanglante et la haine immortelle,Porte l'èpuisement, l’effroi, l'oppression,L’esclavage, l'opprobe et la destruction.Voilá les tristes fruits de tonte paix honteuse,Loi toujours sans effet, trèye toujours trompeuse.[102]

Ясно, что политические намеки пришлись по вкусу императрицы и, при благосклонности ко мне, возвысили в ее глазах талант поэта-дипломата.

Изредка императрица насмешливою улыбкою спрашивала меня: получил ли я известия из Франции? Наконец, однажды она мне объявила, что прусские войска вступили в Голландию, и, казалось, сильно опасалась, что наши войска не подоспеют во время, чтобы остановить этот поход.

Ее опасения были вполне основательны. После долгих совещаний в совете короля, твердость министров военного и морского, казалось, победили осторожную медлительность архиепископа тулузского, назначенного тогда председателем совета финансов (chef du conseil des finances), и Людовик XVI, по природе храбрый, хоть и миролюбивый, решился содействовать голландцам своею военною силою. Вследствие того он приказал отцу моему (военному министру) принять меры к сосредоточению армии в Живе (Givet) и представить ему смету сумм, нужных для ускорения похода. Это скоро было исполнено. Но напрасно отец мой входил об этом с докладом при каждом собрании совета. Несмотря на содействие маршала де-Кастри, всякий раз откладывали решение, которое должно было дать ход делу. Во Франции и в соседних странах только и говорили тогда, что о движении французской армии, однако в Живе все еще не появлялось знамя ее. Впоследствии слышал я от отца моего анекдот, который может объяснить эту непостижимую медлительность и научить писателей, изображающих мировые события, не зная деятелей их и не видя их за кулисами, — какие ничтожные причины иногда имеют влияние на ход самых важных дел. Де-Бриенн, архиепископ тулузский, не имея достоинств ни почтенного прелата, ни государственного человека, обладал тем легким, тонким и подвижным умом, который всегда дает успех в обществе.

К несчастью, в то время блестящее и избранное Общество, величающееся высшим или лучшим, раздавало известность и значительные места. Оно было так легкомысленно, что не видело существенного за наружностью и не различало интриги от политики, обманывалось призраками и любезность принимало за настоящее достоинство. Архиепископ тулузский в молодости был дружен с Тюрго и некоторыми приверженцами системы экономистов, а потом отличился на провинциальном лангедокском собрании своим красноречием, важностью и умеренностью. В парижских гостиных он отлично говорил об делах с людьми, которые их не понимали, но воображали себя деловыми. Несколько умных женщин, каковы госпожи Тессе, де-Бово, Монтессон составили известность его административным способностям. Друзья Некера противопоставляли его Калонну. В собрании государственных чинов (notables) он снискал одобрение духовенства, поддерживая его привилегии, и некоторое время, сопротивляясь министерству, пользовался доверием нескольких патриотов и даже Лафаета, которого обманывал.

С другой стороны, не смотря на расположение короля к первым министрам и в особенности к духовным в гражданских должностях, он надеялся достигнуть цели через одного приятеля, аббата де-Вермона. Некогда он убедил Шуазеля послать этого аббата в Вену для преподавания французского языка герцогине Марии-Антуанетте. Герцогиня, сделавшись королевою, продолжала оказывать внимание к аббату. Архиепископ воспользовался его положением, и этот верный агент беспрестанно восхвалял его в своих беседах с королевою. Такими то средствами он устранил все препятствия своему честолюбию и вступил в министерство, когда Каллон, побежденный парламентами и нотаблями, увидел, что его волшебный жезл разбит, и удалился. Затруднения, возникающие вместе с войною, казались министру финансов непреодолимыми, и он, не думая об унизительной роли, которую он навязывал нашему двору, стал хлопотать только о том, как бы возможно долее отсрочить и расходы, и войну. Вот странный и даже забавный способ, который он для этого употребил с полным успехом: Людовик XVI, по сочувствию своему к достоинствам и доброте, очень любил министра Мальзерба, тогда призванного в совет. Мальзерб, как большая часть великих людей, имел одну слабость, именно ужасно любил без умолку рассказывать анекдоты, которых знал множество. В своих рассказах он пленял всех умом, добродушием и тонкою насмешливостью. Когда он, бывало, начнет, то его не скоро остановишь, да никто из слушателей и не думал об том. Я уже сказал, что отец мой, ожидая решения и подписи по своему предложению, докладывал об нем в каждом заседании совета; тогда, де-Бриенн ловко подстрекал Мальзерба запросом о каком нибудь давнем происшествия, имевшем сходство с тогдашними, и рассказ начинался. Напрасно маршалы пытались остановить его: король заслушивался. Рассказ длился, время проходило. Было уже поздно, когда начиналось рассмотрение дела, и оно отлагалось до следующего раза. Трудно поверить, что таким образом прошло четыре заседания, то есть две недели. Только что кончили рассуждение о принятии нужных мер, когда узнали о быстром походе герцога Брауншвейгского, об ужасе голландцев, о неудаче князя Сальма, который предводительствовал их войском, и о занятии их городов и контрреволюции, которая передавала республику во власть штатгальтера и Англии. Можно судить — до какой степени неоснователен был страх архиепископа, если вспомнить, что говорил герцог Брауншвейгский почти публично: «Прусский король, — сказал он, — боялся впутаться в войну с Франциею, которая могла бы возбудить против него Австрию, ее союзницу. По этому мне предписана была особенная осторожность. Я послал двух офицеров моего штаба к Живе. Если бы там было войско, я бы остановился. Но так как там не было ни одного знамени, ни одной палатки, то я поспешил походом, и Голландия была занята». Остается только жалеть, что нас вовлекали в такие ошибки. Прелат, бывший причиною нашего унижения, был возведен в сан первого министра, и маршалы, которые стояли за неприкосновенность нашей славы, подали в отставку, не решившись служить под начальством архиепископа. Надо однако сказать правду, что, когда услышали о завоевании Голландии вследствие непростительной медленности с нашей стороны, французская честь проснулась, и во дворце раздались возгласы: «К оружию!» Хотя англичане объявили, что вооружаются за штатгальтера, наши корабли были приготовлены, и Монморен занялся приисканием средств, чтобы мы могли противостоять англо-прусскому союзу. Было еще время, и все могло измениться. Война в это время произвела бы счастливую диверсию, восстановила бы наше влияние и вместе с тем дала бы внешний исход юношеским силам Франции, которые своею живостью подкрепляла волнение умов ее.