Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789 - Людовик-Филипп Сегюр

Вице-канцлер, передавая мне, по приказанию императрицы, это известие, выразил мне ее живейшую признательность за посредничество моего двора в этих обстоятельствах. Императрица выражала надежду, что король оценит, как ее старания сохранить мир, так и готовность, с которой она соглашалась на все меры, предложенные королем для предупреждения разрыва. К сожалению, она принуждена была идти с силою против силы; но, по крайней мере, она успела доказать королю, что наступление сделано не с ее стороны. Граф Безбородко, пригласив меня к обеду, повторил мне те же уверения. Он говорил: «Тогда как мы сообща с вами всячески старались сохранить, мир, министры прусский и английский подрывали наши усилия своими кознями и пугали великого визиря и рейсс-еффенди личными для них опасностями. Они указывали на наш торговый трактат, как на акт оборонительного союза, с вами, на наши вооружения на юге, как на признак скорого нападения. Наконец, они пользовались всеми поводами, чтобы вовлечь турок в войну с нами и вместе с тем, уверяли их в счастливом исходе ее, представляя им в преувеличенном виде затруднительные обстоятельства императора в Брабанте и наш неурожай. Поэтому, к нашему удивлению, только что Булгаков приехал из Севастополя в Константинополь, Порта, вместо того, чтобы продолжать переговоры о спорных пунктах, дерзко потребовала возвращения Крыма, угрожая нашему министру заключением, если в самый короткий срок не получится удовлетворительного ответа. Вы видите, что никогда нападение не было так явно и, несмотря на это, я теперь еще могу уверить вас, что императрица, хотя и обижена, однако, не думает о разрушении Оттоманской империи. Она хочет только удовлетворения за нанесенную обиду; чтобы достигнуть этого она полагается на дружбу короля, и если, благодаря его посредничеству. Порта отвергнет злые советы, возвратит свободу Булгакову и извинится в своем поступке, то государыня согласится возобновить переговоры на тех же основаниях, что предложены были до разрыва».

Не зная намерения короля в случае такого оборота дел, я отвечал только, что передам его величеству предложения, мне сделанные, и уверения в постоянном расположении императрицы к сохранению мира. Я объявил графу, что остаюсь в Петербурге, чтобы дождаться решения моего двора. Я сказал ему, что могу предвидеть, как неприятно будет королю узнать о разрыве, который он так желал предупредить, и что он всегда будет готов употребить свои старания для водворения мира и прекращения войны, которая может сделаться опасною для спокойствия Европы.

Ясно было, что оттоманское правительство, обманутое дурными советами, впало в непонятное заблуждение и подвергало себя без всякой нужды бедствиям, которых могло бы избегнуть. Но надо также согласиться, что Англия и Пруссия никогда бы не успели так далеко увлечь невежественных и высокомерных мусульман, если бы Потемкин не напугал их, а потом не рассердил пышною и бесполезною выставкою военных сил, собранных для обстановки торжественного поезда императрицы, и тем, что предписал Булгакову действовать путем угроз. Впрочем, становилось ясно, что Англия, узнав о расстройстве наших домашних дел, сочла время удобным, чтобы унизить нас и восстановить свое влияние в Европе. Поэтому она везде старалась противопоставить нам препятствия и врагов. Она уверена была в победе в том случае, если наши плохие финансы поселят в нас робость, или если мы примем участие во всеобщей войне и тем увеличим свои бедствия. С этою целью, успев привлечь на свою сторону нового прусского короля, она поставила нас в затруднительное положение или разойтись с Портою, если мы ее не поддержим, или разорвать нашу связь с Россиею, если мы будем продолжать покровительствовать туркам. В то же время, по голландским делам, она нас ставила в необходимость или сопротивляться Пруссии, за которую стояла, или оставить Голландию в ее власти. Наконец, она навлекала на нас неприязнь императора мыслью, что мы перестанем девствовать с ним заодно в то время, когда кабинеты лондонский и берлинский сильно заподозрены были в возбуждении смут в Брабанте. Наше положение становилось критическим. Пора было нашему двору сделать решительный шаг. Действия энергические и определенные, вероятно, обезоружили бы наших врагов, успокоили бы Голландию, удержали бы Пруссию, угомонили бы Порту и направили бы за пределы государства то беспокойное движение умов, которое волновало тогда Францию и стремилось найти себе исход вне государства или произвести взрыв внутри его. Тогда легко было заключить четвертной союз между нами, Испаниею и двумя императорскими дворами; интересы их клонились к этому. Мысль об этом пришла на ум королю, равно как моему отцу и де-Кастри, но эти министры не удержались на своих местах. Влияние нового министра, архиепископа тулузского[99], повело наше правительство к узкому взгляду на дело и ограничило нашу политику интригами….

Война между Россиею и Турциею была объявлена: нужно было знать, какие меры примет каждая из европейских держав. Образ действия императора легко было предвидеть: он определялся фактом нападения со стороны турок и условиями договора его с императрицею. Он должен был соединить свои силы с русскими. Англия возбудила Порту к войне единственно в надежде, что воюющие державы будут искать ее посредничества для примирения, и что этим уничтожится наше влияние в Константинополе и Петербурге. Намерения Пруссии были менее известны. В предыдущем году она лишилась гениального монарха, давшего ей и силу, и славу. Его племянник Фридрих-Вильгельм не успел еще показать — сумеет ли он достойно поддержать тяжелую ношу, имя и наследие великого человека. Можно было видеть только то, что влияние советов лондонского кабинета брало верх в уме его над всеми прочими. Министры его получили приказание действовать согласно с английскими. Поэтому они тоже стремились подорвать в Константинополе наши старания о мире и отрекались от своих действий в Петербурге. Барон Келлер[100] повторил уверение, что его монарх желает императрице успеха в войне. Она отвечала на это иронически, что «королю не трудно было бы доказать свое сочувствие, честно исполнив условия прежнего союзного акта, срок которого еще не был кончен». Известно было наперед, что Испания, Неаполь, Дания и Сардиния сохранят строгий нейтралитет, сообразный с их положением и средствами. На счет Швеции никто не беспокоился. Никто не мог ожидать, что Густав III, с 30 000 армиею, скоро нападет на русского великана.

Петербургскому кабинету особенно нужно было узнать, станем мы за или против него, или останемся в нейтралитете. Желали нашего союза, но не рассчитывали на него, зная ваши старинные связи с Портою. Разочарование насчет нас еще не наступало: память об успехах в Америке придавала еще вес нашему могуществу. Но неопределенность наших действий указывала на слабость их. Инструкции мои не давали мне возможности ни внушить страх русским министрам, ни обнадеживать их. Мы даже, не объявили нейтралитета, хотя, конечно, он был необходим, если мы хотим удержать за собою право на посредничество, сохранить ваше влияние и отвратить сближение Англии с Россиею. Находясь в таком ложном положении, я принужден был действовать крайне осторожно и не высказываться решительно. Моя деятельность ограничивалась исполнением, приказания следить за поступками императрицы и влиянием, которое производили на ее политику смелые действия Пруссии, и Англии, умеренность императора, вовлеченного ж войну, против его желания, и наконец труднообъяснимая нерешительность нашего двора…