Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

окружает, ниже его, и потому равно относящегося ко всем? Но Воронцов был слишком умен и человечен, чтобы поддаваться близорукой спеси, свойственной ограниченным людям знатного происхождения. Я скорее полагаю, что им руководила высокогосударственная задача того, что людьми управлять даже тогда, когда их приходится вешать, следует, не запугивая их. На характере Воронцова его воспитание в Англии оставило следы неизгладимые. Он олицетворял собой методичность во всем и любил, почти требовал, чтобы все его окружающие ей подчинялись». Соллогуб подчеркивает, что спокоен и вежлив Воронцов был в любой обстановке, в том числе и при смертельной опасности. «Воронцов был действительно русским солдатом, и таким, каких дай бог много! Я отроду не встречал такой холодной и беззаботной храбрости. Сколько раз мне случалось видеть Воронцова в схватках с горцами. Всюду впереди, он отдавал приказания, шутил, улыбался и нюхал табак, точно у себя в кабинете. Особенно поразил он меня однажды, когда после незначительной перестрелки у нас с горцами завязалось жаркое дело; неприятель несколько раз окружал нас, мы чуть было не попали в плен, потеряли много людей и наконец под вечер, изнуренные, грязные, пробыв целый день под градом пуль, возвращались в главную квартиру; по дороге ежеминутно свистели пули рассыпавшегося в кустарниках неприятеля. Все насторожившись переглядывались и осматривались, один Воронцов спокойно ехал на своей измученной и еле передвигавшей ноги лошади. Надо заметить, что ему тогда уже минуло за семьдесят лет, в тот день он, как и мы, ничего не ел, не слезал с лошади и все время находился на самом опасном месте» (166, с. 504–508). Впрочем, к опасностям М. С. Воронцову было не привыкать: в юности прикомандированный к кавказским войскам, он в 1804 г. едва не погиб в жарком деле; участвовал в наполеоновских кампаниях 1806 и 1807 г.; в 1812 г., уже тридцатилетним генералом, защищая со своей Сводной гренадерской дивизией в канун Бородина Шевардинский редут, был тяжело ранен, а дивизия его осталась вся на Бородинском поле; дрался в «битве народов» при Лейпциге, брал Париж; на Кавказе участвовал во многих боевых эпизодах, возглавил штурм оплота Шамиля – аула Дарго, крепостей Гергебильи и Салты. Храбрость его была именно холодная и спокойная; генерал-фельдмаршал князь А. И. Барятинский, завершивший покорение Кавказа, писал о Воронцове: «…храбрость это была истинно джентльменская, всегда спокойная, всегда ровная. Часто случалось, что во время сна главнокомандующего раздавалась тревога в самой главной квартире. Князь Воронцов просыпался, спокойно вынимал шашку и спокойно говорил: «Господа, будем защищаться» (166, с. 670).

Грансеньор – отнюдь не вельможа, как можно подумать, и не джентльмен. Это полувельможа, держащий себя большим барином, копировавший джентльмена, но не являвшийся ни тем ни другим. Грансеньор стали типичным явлением николаевской и позднейших эпох: не слишком родовитый выскочка, добравшийся благодаря искательству перед высшими и беззастенчивости в средствах до высоких чинов и не брезговавший побочными «доходами» от службы. С высшими он был льстив и подобострастен, с низшими груб, высокомерен и чванлив, подавая им для рукопожатия один или два пальца, смотря по чину, а прислугу просто не замечал. В конце XIX в. костромским губернатором был Шидловский – типичный бюрократ николаевской эпохи. «Имел он обыкновение рассматривать людей в зависимости от носимого ими чина. Руку подавал он далеко не всем чиновникам, приходящим к нему по делам службы. Пять пальцев подавались действительным статским советникам и соответственно генеральским чинам по военному ведомству. Статские советники получали только четыре пальца. Следующие чины в соответствии с Табелью о рангах довольствовались тремя и двумя пальцами. Большинство же получало один палец, который надлежало с благоговением мгновение продержать, но ни в коем случае не тряхнуть». Когда его жене в связи с болезнью было предписано сдать мочу, на бутылках с нею были наклейки: «Утренняя моча ея превосходительства госпожи костромской губернаторши» и аналогичная надпись с вечерней мочой. (94, с. 421, 422).

В таком парвеню также безукоризненно было почти все, от прически до манер, но какая-нибудь мелочь все же выдавала ворону в павлиньих перьях: слишком дорогой камень в перстне, аляповатая оправа, и т. п., что зависело уже не от искусства парикмахера, портного или сапожника, а от собственного вкуса. Раскрыв «Дворянское гнездо» И. С. Тургенева, читатель обнаружит там видного губернского чиновника Гедеоновского, в котором «все… дышало приличием и пристойностью, начиная с благообразного лица и гладко причесанных висков до сапогов без каблуков и без скрипу»; но тщательно свернутый клетчатый синий носовой платок выдает в нем парвеню. Грансеньором, несомненно, стал бы грибоедовский Молчалин. Однако же такого рода люди попадались и в среде подлинной знати: аристократическое происхождение и вельможество – далеко не синонимы. Е. П. Янькова через мужа сочлась родством с Долгорукими; вот ее впечатления от одного из них: «Дом Долгоруких был преогромный, деревянный: большая зала, большая гостиная, за нею еще другая, тут на подмостках, покрытых ковром, на золоченом кресле сиживал у окна князь Михаил Иванович. В глупой своей гордости он считал, что делает великую честь, когда сойдет со своих подмостей и встретит на половине комнаты или проводит до двери: далее он никогда не ходил ни для кого… Лицом он был бы недурен, но напыщенный и надменный вид его производил самое неприятное чувство. По своему понятию он принял нас милостиво, но мне очень не понравилась его покровительственная и снисходительная приветливость. Княгиня Анна Николаевна была просто ласкова, безо всяких штук, княжны внимательны, а от князя так и разило его чуфарством.

Мне недолго пришлось посещать князя: с небольшим через год после моего замужества он умер, и тогда я могла бывать у доброй княгини без всякого неприятного чувства: к ней я могла ехать в гости, а к нему приходилось ехать на поклон» (148, с. 52–53). Впрочем, может быть, князь Михаил Иванович был просто… дурак.

Грансеньоры были равномерно распределены и в Петербурге, где, впрочем, для них было более широкое поле деятельности, и в Москве, и в провинции, будучи вхожи в светское общество, где подлинные вельможи и джентльмены их только терпели.

Разумеется, что эти типажи свойственны были и женской половине света. И вполне понятно, что ими весь свет не исчерпывался: это были только более яркие типы, выделявшиеся на, в общем-то, довольно бесцветном фоне.

Все эти типажи были в основном люди зрелые, нередко пожилые. А наиболее заметны в свете были молодые люди, порхавшие из одной гостиной в другую и занимавшие дам и девиц легкой, ни к чему не обязывающей болтовней, разумеется, по-французски. В XVIII в. таких людей иногда называли петиметрами. Преувеличенная живость, даже вертлявость, в соответствии с расхожими представлениями о французах, говорливость, следование французским модам, иногда преувеличенное, легкое самолюбование – вот черты петиметра. Отсутствие основательности во всем, включая образование, быстро приводило их в светское небытие: женившись