Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Преизобилие народа, садящегося за стол у таких старосветских бар и барынь, имело причиной не только то, что они считались родством и с вовсе уж не родственниками. «В Москве было в старину одно почтенное, трогательное обыкновение: в каждом доме, смотря по состоянию, принималось на жительство некоторое число убогих девиц, преимущественно дворянок; одни старелись в них и даже умирали, других с хорошим приданым выдавали замуж; связи первых со своими благодетельницами становились иногда крепче, чем самые родственные узы… Их жизнь была деятельно-праздная; в доме они кой за чем присматривали, исполняли некоторые комиссии своей хозяйки-аббатисы, раскладывали с ней гранд-пасьянс, посещали иногда подруг своих. Их набожность ограничивалась одними наружными обрядами религии, но они соблюдали их с точностью мелочною; они знали все храмовые праздники, и там, где бывало архиерейское служение, ими наполнялась половина церкви. Так проходила их беспорочная, их бесполезная жизнь» (35, с. 23).
По нынешнему времени, пожалуй, все это старое барство могло бы вызвать иной раз и недоумение, а то и возмущение. Взять хотя бы домашних шутов. Вот графиня Е. Ф. Орлова: «…У нее была дура, по имени Матрешка, которая была преумная и претонкая штука, да только прикидывалась дурой, а иногда очень резко и дерзко высказывала правду… Эта дура очень любила рядиться в разные поношенные и никому не годные наряды: наденет на голову какой-нибудь ток с перьями и цветами, превратившийся в совершенный блин: платье бальное, декольте, из-под которого торчит претолстая и грязная рубашка и видна загорелая черная шея; насурмит себе брови, разрумянится елико возможно и в этом виде усядется у решетчатого забора, выходящего на Пречистенку, и перед всеми проходящими и проезжающими приседает, кланяется и посылает ручкой поцелуи… В то время, хотя и не везде, у вельмож и богатых господ, как прежде, но водились еще шуты и дуры, и были люди, которые находили их шутки и дерзости забавными. В Москве на моей памяти было несколько известных таких шутов: орловская дура Матрешка, у князя Хованского, нашего соседа, дурак Иван Савельич, карлик и карлица у Настасьи Николаевны Хитрово» (148, с. 230–231). Ну что ж, меняются времена, меняются и вкусы. Кстати, эта Матрешка была в молодости у добрейшей и благотворительной Е. Ф. Орловой дворовой девкой, хотела выйти замуж за кого-то из орловской дворни, да господа ей не позволили; после этого она долго болела, а когда выздоровела, то стала «дурачиться». Господа добрые были, дуру не оставили попечением…
При Павле I вельможи потихоньку стали удаляться из холодного чиновного Петербурга в более свободную Москву, в которой они и составили верхушку общества. В николаевский период вельможи повывелись: наступало время новых людей.
Джентльмен – довольно редкая птица, появившаяся примерно с 20-х гг. Это человек в высшей степени комильфо, в котором безукоризненным было все – от прически и белья до манер и образования. Джентльменов отличало воспитание высокого класса, утонченные манеры, безукоризненная вежливость, сочетавшаяся с некоторой холодностью обращения; при этом и вежливость, и холодность распространялись на всех людей – и высших по положению, и низших, хотя бы и на прислугу, так что и крепостному лакею могли говорить «вы». Разумеется, это требовало также немалого состояния, во всяком случае материальной независимости от начальства, если джентльмен находился на службе. В Москве с ее русской широтой и простотой жизни джентльмены почти не водились: это был в основном петербуржец, как нельзя лучше соответствовавший нравственному климату служилой столицы. Естественно, это был светский человек, входивший в самый высший свет. Читатель, конечно же, понимает, что джентльмен был по преимуществу англоманом, копировавшим ходячее представление об англичанах как людях вежливых и сдержанных. А англоманов в России было немного: традиционным для русского человека была нелюбовь, а то и ненависть к Англии, бывшей на протяжении двух веков постоянным явным или скрытым врагом России, инспирировавшей и поддерживавшей все войны Персии и Турции против России; «англичанка гадит» – было обычным присловьем русского человека, заговорившего о внешней политике.
Ярко выраженным джентльменом был известный читателю по пушкинской биографии, а может быть, и по повести Л. Н. Толстого «Хаджи Мурат» светлейший князь Михаил Семенович Воронцов. Род графов (княжеский титул получил именно М. С., а до того Воронцовы имели графский титул) был ярко выраженно англоманским, что связано было с дипломатической службой его представителей в Англии. Наиболее известный из Воронцовых, Михаил Семенович, новороссийский, а затем кавказский наместник, по словам служившего на Кавказе под его началом В. А. Соллогуба, «…обладал в высшей степени тремя очень редкими между русскими людьми качествами: необыкновенной настойчивостью, непреклонной твердостью убеждений и самой утонченной вежливостью. Правда, вежливость эта подчас становилась почти оскорбительна, так как она безразлично относилась ко всем; мне часто случалось присутствовать на служебных приемах Воронцова и немало тогда удивляться тому, как он с тою же самой приветливой и только чуть-чуть саркастической улыбкой на тонких губах подавал руку заслуженному генералу с грудью, увешанной звездами и орденами, и тут же протягивал эту руку какому-нибудь гречонку из Таганрога или Одессы, беззаботно торгующему маслинами». Очевидно, утонченный аристократ граф Соллогуб предпочел бы, чтобы гречонку наместник не улыбался и руки не подавал, разве что один палец. Соллогуб рассказывает случай, когда в начале Крымской войны на приеме просителей в ноги наместнику бросился татарин, обвиненный в шпионаже; Воронцов с неизменной любезной улыбкой «протянул ему руку», успокоил, пообещав разобраться, а затем, в кабинете, все с той же улыбкой приказал адъютанту повесить татарина, поскольку уже знал из докладов о том, что это очень вредный шпион. «Чем объяснить это вечно улыбающееся самообладание? – задается вопросом Соллогуб – Презрительностью ли большого барина, считающего, что все, что его
