Красная роса - Юрий Збанацкий

Рядом с Советами возникали так называемые «общественные комитеты», их создавали буржуазно-помещичьи организации, с ними смыкались и меньшевистско-эсеровские лидеры городского Совета рабочих депутатов. Буржуазные и мелкобуржуазные националистические партии в начале марта создали буржуазную Центральную раду. Центральная рада по основным вопросам поддерживала Временное правительство.

«Мы, большевики, вышли из подполья. Словно веселый зимний праздник пришел на улицы Киева. С красными бантами ходили мы по Крещатику. Павлусь, Верочка и я, как маленькие, держались за руки, шагали по середине улицы. Только подошли к Бибиковскому бульвару, а оттуда манифестация — черносотенцы с царскими портретами, с «Боже, царя храни…». Вот тут-то мы и не выдержали.

«Бей царских приспешников!» — крикнул Павлусь и первым бросился навстречу манифестации. Она была немногочисленна, люди шли с опаской, видимо чувствуя неуместность своего появления на киевских улицах. Вскоре «Боже, царя храни…» захлебнулось, манифестация рассеялась, черносотенцы-монархисты, как крысы, разбегались по щелям.

Павлусь схватил за грудки какого-то бородатого пана.

— Сумасшествие! — крикнул он. — До чего ты опустился, за что цепляешься?

— Не сын ты мне, ты предатель, сгинешь, аки обры, от красной заразы.

Сын скрестил оружие с отцом. Павлусь хорошо знал, чем дышит отец. А тот, видимо, только теперь увидел, какую «птицу» вскормил в собственном гнезде.

— Отец, ты старый человек, ты немало делал зла людям, опомнись, еще есть возможность делать им и добро…

— Без самодержавного скипетра не приемлю… Сколько хватит сил, буду бороться… Тебя — не зову… Кто тайно встал на каинову дорогу — недостоин доверия и отцовского прощения…

Он выскользнул из рук сына, отошел в сторону.

— Не нужны мне ни твое доверие, ни твое прощение! — крикнул вслед отцу сын. — Мир раскололся пополам — и у каждого своя дорога.

Прирос Павлусь сердцем к семье Софьи Гавриловны. Вскоре мы с ним стали красногвардейцами. Еще какое-то время вертел я «американку», печатал большевистскую газету «Голос социал-демократа», а затем Софья Гавриловна приказала разыскать Василия Назаровича Боженко, и стал я с тех пор вооруженным красноармейцем. В Киеве в то время насчитывалось около двадцати красноармейских отрядов».

Красная линия здесь снова прерывалась, я, вздохнув, пробегал глазами строчки, улавливал то основное, о чем в них говорилось, и этого было достаточно, чтобы понять, почему Оленка не подчеркнула эти строчки. С подробностями рассказывал Поликарп о тех сложных и даже непонятных событиях, которыми киевляне жили весной и летом накануне великих перемен. Рассказывал, как большевики неустанно, решительно завоевывали на свою сторону рабочих, солдат, трудящихся города, как умело и последовательно разоблачали антинародную политику буржуазии и буржуазно-националистических партий и их органов, как организовывали молодежь города, которая не колеблясь стала верным и надежным их помощником. Не забыл Поликарп вспомнить и о собрании инициативной группы, готовившей почву для создания молодежной коммунистической организации. На этом собрании выступал киевский большевик Савельев, который был делегатом от Киева на большевистском совещании в Петербурге и слушал выступление Ленина, а вернувшись домой, охотно рассказывал киевлянам о ленинских Апрельских тезисах.

Июльские события в Петрограде незамедлительно отозвались в Киеве. Центральная рада сомкнула свои усилия с Временным правительством в борьбе против социалистической революции. В июле восстали солдаты полуботковского полка, но были разгромлены, это прозвучало сигналом к разгрому большевистских организаций. Контрреволюционеры разгромили Киевский комитет РСДРП, Центральное бюро профсоюзов, киоск газеты «Голос социал-демократа», арестовали нескольких членов большевистского комитета…

«Наступили очень трудные дни: в воздухе пахло войной, большевики начали готовить красногвардейские отряды и всех рабочих к будущим решительным боям против контрреволюции. Настроение у меня было боевое, а тут произошло событие, которое я пережил очень тяжело, хотя и не подал виду…

Среди арестованных большевиков была и Софья Гавриловна. Ее арест стал для меня тяжелым ударом, я почему-то был уверен, что с ней жестоко расправятся. Но вскоре ей удалось вырваться на свободу. Прокурор киевской судебной палаты при Центральной раде не нашел достаточных доказательств ее враждебной деятельности. Это был необычный вечер, исполненный счастья и драматических переживаний, один из тех, что никогда не забываются. Собрались в доме Софьи Гавриловны мы вчетвером, все свои, радости от встречи с хозяйкой не было границ. Софья Гавриловна сдерживалась, но тоже была взволнованна и счастлива. И тут, как гром средь бела дня, заявление Веры, Верочки, Виринеи:

— Мамочка, мы с Павлусем поженились.

— К-ак это поженились? — тихо спросила Софья Гавриловна.

Свет для меня потемнел, и солнце угасло. Жизнь моя оборвалась, сердце сжалось от отчаяния, не хватало воздуха. Мне бы крикнуть на весь мир, а я только присел на стул, чтобы не упасть. Да я же ее любил превыше всего на свете, да я же думал, что и я для нее что-то значу. Мне казалось, что именно для меня она существует на свете, что она единственная раскрыла во мне могучую силу, влюбилась в нее, и для нее ничто моя уродливая внешность.

Вихрем проносились в голове мысли. От горя, от неожиданной потери хотелось умереть. Но я держался и терпеливо ждал: что на это скажет моя учительница? Может быть, она запретит жениться своевольцам…

Нет, не запретила. Только сказала, что это так неожиданно. Верочка напомнила, что она, ее мама, тоже не спрашивая своих родителей, вышла замуж за отца Верочки, революционера, не испугалась ни родительского гнева, ни нищеты, в самое трудное время пошла добровольно в ссылку и не погибла, а прошла великую и суровую школу большевизма.

— Теперь грозное время, и я должна быть рядом с любимым, — сказала моя Верочка.

Любимым был другой, не я. Мой самый близкий, самый верный друг. И я, собрав все силы, взнуздал себя. С чего ты взял, товарищ Поликарп, что она тебя любила? Ты перепутал два похожие, но такие разные понятия: любовь и человечность. К тебе, может быть, впервые и первая девушка отнеслась по-человечески, с полным доверием, уважением, а ты принял это за любовь. Любовь — это совершенно другое. Павлуся она любила, наверное, с самого детства, и не замечал этого никто, даже ты сам, хотя и утверждают, что у влюбленных усиленное чутье на соперника. «Выше голову, Гайавата, — сказал я сам себе. — Для тебя еще не запылал призывный костер возле девичьего вигвама. И, наверное, не запылает. Но об этом не грусти. У тебя есть идеалы выше личных, ты должен жить для великого дела революции, ты должен забыть о личном, жить для людей. И я искренне поздравил Верочку и Павлуся с женитьбой».

Оборвалась красная черта. Дальше подробно рассказывалось о действиях киевских красногвардейцев накануне октябрьских событий и в дни Октября. Поликарп, видимо, выкладывал не только собственные наблюдения и переживания, а пользовался и историческими документами. Киевский комитет большевиков в начале осени занимался активной подготовкой к вооруженному восстанию. Возрастало количество красногвардейских отрядов, на сторону революции переходили войсковые части, на массовых митингах повсеместно принимались резолюции с требованием покончить с войной, передать всю власть Советам. Основными боевыми силами большевиков были отряды Красной гвардии, революционные солдаты 3-го авиапарка, 147-й и 148-й воронежских дружин, понтонного и телеграфного батальонов, около семи тысяч бойцов. Силы контрреволюции насчитывали свыше десяти тысяч штыков, кроме того, около двадцати тысяч синежупанников подтянула к Киеву Центральная рада. И хотя она заявляла о нейтралитете, но большевики в это не верили, и их предвидения со временем подтвердились.

На минуту я перестал листать страницы, задумался. Почему-то меня заинтересовали эти красные черточки, которые сделала Оленка — а это, несомненно, она — на самых интересных страницах рукописи. Когда она это сделала? Во всяком случае, подумал я, не в пожилом возрасте. Наверное, подчеркивала страницы, которые пришлись ей по душе в далекой юности. Теперь она, можно сказать, выше оценила бы эти, неподчеркнутые места, которые для более поздних поколений имеют необыкновенное познавательное значение. О революционных событиях написано очень много, немало появилось в печати воспоминаний непосредственных участников этих событий, но, безусловно, каждое свидетельство, подобное Поликарповому, сегодня не имеет цены. Оленка же подчеркивала только те страницы, на которых с глубокой человеческой болью описаны личные неудачи и переживания автора рукописи.