Однажды в Америке - Хэрри Грей

— Привет, прелестница.

Она улыбнулась и мелодично проворковала:

— Привет, малыш.

Она призывно повела плечом и бросила через него быструю подтверждающую улыбку. Я рассмеялся, словно пацан во время первого флирта. Я был захвачен пьянящим возбуждением улицы, будоражащим кровь волнением охоты. Да, это была моя личная, изобилующая дичью охотничья территория.

О-о, вот и еще одна милашка — м-м-ням, — ну просто прелесть! Сегодня просто отличная охота.

Я посмотрел на нее, коснулся пальцами шляпы и улыбнулся:

— Привет, красотка.

Она улыбнулась и промурлыкала:

— Привет, симпатяга.

Приходилось пропускать и эту лакомую дичь. Черт подери! Я рассмеялся над собой. Ну я и ублюдок! Лишь бы повеселиться. Хотя, какого черта? Мне так и положено Во всяком случае, я не женат. А посмотреть на Косого с Простаком? Оба женаты, но похаживают до сих пор. Вот прямо сейчас они у Эдди на вечеринке резвятся с какими-нибудь разнузданными девками. Вот Максу так положено. Он не женат, как и я. Странно, что ни он, ни я ни разу не были женаты. Я хотел, но Долорес не пожелала выходить за меня замуж. Пожалуй, это было к лучшему для нас обоих, потому что я — сатир. Мне мало одной женщины. Мне каждый раз нужна какая-нибудь другая. Да, я с ними сплю и потом забываю. Это и есть я, Башка. Эта, которая придет сегодня вечером, в ней действительно кое-что есть. Бог ты мой, у нее есть целая пара кое-чего. И владелице пары таких прекрасных кое-чего я должен преподнести что-нибудь особенное.

Проходя мимо магазина нижнего белья, я понял, что я ей преподнесу. Я куплю ей дюжину черных кружевных бюстгальтеров, таких же, как этот, за три восемьдесят пять, выставленный в витрине.

Я зашел в магазин. Он был заполнен женщинами, и мне показалось, что все они уставились на меня. Мне стало немного не по себе, и я подобрался. Я чувствовал себя так, словно участвовал в своем первом налете. Продавщица с улыбкой посмотрела на меня.

— Я вас слушаю.

С дьявольским бесстрашием я объявил.

— Пожалуйста, дюжину черных кружевных бюстгальтеров, как тот, что у вас на витрине. Сотый размер.

Девушки по соседству захихикали. Продавщица достала несколько коробок из-под прилавка и сказала:

— Они имеют четыре размера: А, В, С и D. Вы будете выбирать, какой вам нужен?

— Она весьма велика в этом месте, — ответил я. — Так что решайте сами.

Продавщица улыбнулась и кивнула. Я швырнул на прилавок сотенную купюру. Прежде чем дать сдачу, продавщица внимательно ее изучила. Протягивая мне сверток, она прошептала:

— Если они не подойдут леди, то она может обменять их на другой размер.

Поднявшись в свой номер, я связался с кухней и заказал шеф-повару Чико ужин на двоих.

— Привезли шампанское, которым ты интересовался. Я поставил его на лед. Во сколько подавать ужин? — спросил Чико.

Я сказал, что позвоню, и пошел бриться и принимать душ. Я надел новые просторные брюки и приталенный вельветовый пиджак. Потом я долго вертелся перед зеркалом, пытаясь получше приладить галстук-бабочку. В конце концов я решил, что он не подходит к пиджаку, и выбрал другой галстук, узел которого перевязывал вновь и вновь до тех пор, пока результат не удовлетворил меня. В нагрудный карман я засунул свежий носовой платок и добрых десять минут стоял перед зеркалом, доставая его, складывая по-новому и заталкивая обратно. Наконец я решил, что платок в порядке, и оставил его в покое. Но я никак не мог успокоиться и все время возвращался к зеркалу, чтобы проверить свой внешний вид.

Я стал противен самому себе. Вести себя как какой-то тщеславный идиот! Впрочем, это не было тщеславием. Просто я волновался. Волновался, как кот, поджидающий в аллее свою подружку. Что со мной происходит? Для парня, который переспал со всем, что гуляло, щебетало или приятно пахло на Бродвее, такое поведение было просто возмутительно.

Я налил себе двойное виски. Выпивка малость помогла, музыка тоже должна была помочь. Не глядя, я достал какую-то пластинку, поставил ее на проигрыватель и, упав в кресло, стал слушать. Это было интермеццо из «Травиаты». Мне нравилось место, в котором вступали скрипки. Мелодия была сладкой, нежной и шелковистой, словно женская грудь. Я рассмеялся над собой. Ну и сравненьице! Сравнивать нежную, сладкую музыку с женской грудью! Это просто говорит о том, где блуждают мои мысли. Это единственное, о чем я думал все последние часы.

Может быть, я просто страдаю какой-то разновидностью сексуального отклонения? Интересно, такая навязчивая потребность в прекрасной груди является нормальной, или это стало у меня фетишизмом? Да нет, какой это, к черту, фетиш то нормальное желание, ну, может быть, лишь самую малость сильнее и прямолинейной, чем надо.

Музыка кончилась. Я снял «Травиату» с проигрывателя, нашел «Красотка музыке подобна», опустил иглу на пластинку и налил себе еще одну порцию виски. Из всех современных мелодий эта песня нравилась мне больше остальных. Я снова и снова проигрывал ее и тихонько подпевал.

В одну минуту девятого в дверь постучали. Я открыл. На пороге стояла она. Еще более соблазнительная, чем в моих мечтах. Она была одета так, что это впечатляло и волновало. На ней были зеленая кружевная шляпа с огромными полями, потрясающе белое, обтягивающее платье, оставляющее обнаженными спину, плечи и руки, зеленые кружевные перчатки до локтей. И зеленые же туфли и сумочка.

Она протянула мне обтянутую перчаткой руку, и я легонько прикоснулся к ней губами. Закрыв дверь и не выпуская ее руки из своей, я провел ее в гостиную и повертел перед собой, рассматривая со всех сторон.

— Шляпа, и ты, и все, что на тебе, просто прекрасно, — произнес я.

— Тебе нравится шляпа? — переспросила она, стоя у зеркала и проверяя, надежно ли удерживают шляпу заколки.

— Просто соблазнительная, — ответил я.

— Ее создал мистер Джон, — сказала она.

— То есть?

— Это произведение мистера Джона.

— А-а,он шляпник?

— Нет, — улыбнулась она, — он художник.

— И платье тоже его произведение?

— Нет, милашка, он создает только шляпы. Платье делал Бергдож Гудман.

— А туфли и сумочку?

Она приподняла свою очаровательную ножку.

— Туфли от Палтера де Лизо, а сумочку создал Кобленц.

Она с улыбкой взглянула на меня, подперла обтянутым кружевами пальчиком подбородок, задорно усмехнулась и, кокетливо поведя глазами, сказала:

— А все остальное — это Ева Мак-Клэйн.

— То есть ты, — сказал я.

— То есть я. А ты?

— Я — Милашка. Ты дала мне это имя, и оно мне понравилось.

— Мне нравится это имя и ты, Милашка, — улыбнулась она. Да, она определенно чем-то напоминала Долорес. Я обхватил ее и начал целовать, крепко прижимая к себе.

— Ну пожалуйста, — нежно прошептала она. — Подожди немного.

— Ну хоть чуточку сейчас, — взмолился я. Она пожала плечами и, улыбнувшись, отошла к проигрывателю. Посмотрев на пластинку, она обрадованно сообщила:

— Это моя песня. Я под нее танцую.

Она включила пластинку и начала покачиваться и мурлыкать под «Красотка музыке подобна».

— Ты выступала в этом шоу? — спросил я. Она покачала головой и сказала:

— Сейчас посмотрим, сможешь ли ты отгадать, в каком шоу я выступала.

Она медленно завальсировала по комнате и начала расстегивать молнию на платье. Приблизившись ко мне, она наклонилась, выставив плечо. Я поцеловал теплую, розовую, благоухающую кожу, и она, отпорхнув, вновь закружила в танце.

— Угадал? — спросила она на ходу.

— Нет, — соврал я.

— Тогда вот тебе хорошая подсказка.

Не прекращая танца, она сделала волнообразное движение телом, и платье упало на пол. На ней не было нижней юбки. Под платьем она была одета только в белый атласный бюстгальтер и такие же панталоны. Она все еще оставалась в широкополой зеленой шляпе, длинных зеленых перчатках и зеленых туфлях.

Танцуя в ритме вальса, она сбросила туфлю с одной ноги, затем с другой. Тихонько напевая мелодию песни, она скатала с ноги чулок и швырнула его мне. Затем другой. Ее ноги были хорошо сложены и прекрасны. Наблюдать, как раздевается красивая женщина с пышными формами, было восхитительно до дрожи. Это походило на неспешное снятие покровов с впервые выставляемого на обозрение произведения искусства. Она подтанцевала ко мне и, подняв брови, спросила:

— Ну, Милашка, узнал, что за шоу?

— Бурлеск Минского, — довольно ответил я. — Продолжай, я возьму на себя роль аудитории.

Я поудобнее уселся в кресле и, хлопая руками в такт музыке, начал скандировать:

— Сни-ми е-ще! Сни-ми еще! Сни-ми еще!

Но она больше ничего не снимала и продолжала танцевать в чем была. Музыка кончилась, и она остановилась.

— Еще немного, — взмолился я. Она пожала плечами и поставила песню с начала. Я сидел, наблюдая за ее ритмичными, дразнящими движениями.

— Сейчас сними что-нибудь еще, — проканючил я.

— Что, вот это? — улыбнулась она.