Полигон - Александр Александрович Гангнус

для Вадима, как, впрочем, и для многих других, немногого стоила бы наука, при всей ее полезности, если бы не была она прежде всего азартной интеллектуальной игрой.

Ну, а тогда, между Севиными предзащитой и защитой и дальше, вплоть до утверждения в ВАКе, на ведущих членов ученого совета обрушился поток сладостных обещаний и скрытых угроз: Саркисов почти единолично владел контрольным куском всей материальной части институтских экспедиций, станций, полигонов. Он мог обеспечить материальную базу для самых хитроумных экспериментов, а мог и отнять у отдела ставку старшего научного сотрудника, не говоря уж об эмэнэсовских, инженерских или лаборантских. Кое-кто дрогнул. Но в целом Саркисов стал жертвой своей же собственной манеры управлять. Большинство «облагодетельствованных» и обиженных им в прежние времена, увидев, сколь близко к сердцу принял Леонтьевич успех своего ближайшего сподвижника, не смогли отказать себе в удовольствии реванша. Намеков Саркисова не понимали, а на угрозы и санкции реагировали как на что-то, что стоит перетерпеть: кто знает, не последуют ли за успешной защитой Севы какие-то перевороты, когда каждому воздастся… Были в огромном институте и люди, практически независимые от зама директора, например пятерка докторов, входящих в институтский партком, держащих себя всегда подчеркнуто независимо, — их беспартийный Саркисов побаивался и обходил за версту, а также двое из трех институтских членов-корреспондентов (третий поддался давлению Саркисова, выступил против Севы на защите, но неудачно и конфузно). Сыграла свою роль, конечно, и личная порядочность многих членов Большого совета, возмутившихся слишком уж прямым шантажом. И энтузиазм рядовых сотрудников, создавших в зале атмосферу горячего сочувствия Севе и нетерпеливой враждебности ко всем попыткам ставить палки в колеса.

Говорили еще, что Саркисов не успел или не сумел перестроить академика Мочалова, директора. Тот проявил величественное пренебрежение к заботам своего «Валерика» — то ли не понял, то ли был у Севы свой выход на директора через академические круги, заинтересовавшиеся Севиной работой… Устояла и ВАК перед зарядом анонимных писем… Короче, победил Сева — и с разгромным счетом. И оказался у кандидата Саркисова в подчиненных доктор — молодой, талантливый, обаятельный, всеобщий любимец, потенциально кандидат в директора института, а там, глядишь, и в академики. Это был новый фактор, с которым приходилось считаться. Севу любили, к нему предпочитали обращаться во всех случаях, когда можно было не обращаться к Саркисову.

На той вечеринке с печеной картошкой и соленым арбузом недавние сравнительно перипетии Севиной защиты были предметом застольной беседы — жадно заинтересованной со стороны Светы и Вадима, иронически-самокритичной со стороны Севы, горячей — до забвения главной цели застолья и даже яростной — со стороны Марины Винонен. Парторги больше помалкивали и обращали внимание на гастрономическую сторону мероприятия. Но и они иногда вставляли разумные замечания, направлявшие разговор все в ту же сторону. Между  т о й  историей и  э т о й  историей — со Светой и Вадимом — была определенная параллель, связь, эта связь высветлялась, подчеркивалась. Все было неспроста, самовластье Саркисова оспаривалось — тогда Севиной защитой, сегодня — бунтом Орешкиных. Сева самым фактом защиты и своего веского присутствия хотя бы отчасти отменял саркисовскую тиранию в научной части обсерваторских дел. Орешкины взрывали изнутри последнюю опору Саркисова в научном коллективе, и если помочь им отстоять их работу, то король и два его ближайших помощника останутся голыми.

И весьма важным во всем контексте событии оказывалось то, что Вадим — партийный. Как таковой, он мог сказать A, только твердо зная, что за ним последуют B, C — и все, что положено. Большой партком, давно уже озабоченный делами обсерватории, при защите Севы сыгравший свою роль, но оставшийся, в общем, все же в стороне, — в основном из-за беспартийности и Севы, и Саркисова, в данном случае естественно выходил в участники событий.

Беседа, стало быть, не только поощряла и призывала Вадима к последовательности и борьбе до конца, но и предупреждала его об истинном смысле и масштабе ответственности за последствия. Присутствовавшие как бы обещали поддержку и совет, но в то же время и эта поддержка не могла быть безграничной — все были подчиненными Саркисова, служаками, да к тому же на каждого у него имелась управа того или иного рода. А Сева так прямо и предупредил:

— На определенной фазе борьбы останешься один. В том смысле, что никто за тебя решающих действий и слов не произведет и не произнесет. И со мной так было. До самого голосования я ни в чем не был уверен. А Эдик — он больше всех, между прочим, тогда кипятился и призывал меня скинуть шефа и поделить власть, — стоило шефу как-то там на него цыкнуть — так вообще повернул фронт, помогал шефу материал на меня собирать…

— Тьфу, — в сердцах сплюнула Марина, — нашел кого вспоминать, на ночь глядя, губошлепа недоделанного. У меня пять девок, и понятно, расстраивалась иногда, что ни одного парня, — особенно Володя, бедный, убивался одиноко ему в женском сплошном визге, но глядя на Эдика — уж лучше еще пять девок…

— Льш-ш-ш! — испуганно зашипел, отмахиваясь обсосанной бараньей костью, Каракозов. — Типун тебе на язык! Я тогда просто удавлюсь.

Все засмеялись.

— Не бойсь! — повела тяжелым мужским подбородком Марина. — Поезд ушел. И вы не бойтесь, — обратилась она к Вадиму. — Если котелок варит, устоите. Вам бы с вашей работой с Дьяконовым спариться — у вас похожий стиль мышления. Верно, Вов?

— Да, с Дьяконовым — это было бы интересно. Льш-ш-ш. И еще со Стожко, геологом из Душанбе, знаете его?

— С Кормиловым хорошо бы, — вставил Сева. Он уже не раз пытался заинтересовать Свету и Вадима этим мрачноватым субъектом, держащемся в Ганче как-то уж совсем особняком. — У вас перестройка механизмов землетрясений во время подготовки сильного толчка, а у него само землетрясение — каждое — идет по двум, а то и по трем механизмам. Начинается, допустим, надвигом, а кончается сбросом. И эта перестройка на ходу что-то там тоже предсказывает.

— Как это? — удивился Вадим. И задумался. — А что, может быть…

— Это не им Кормилов нужен, а они Кормилову, — засмеялась Марина. — Или кто-нибудь, кто отвлек бы его от Саита…

Все улыбнулись. Кормилов являл собой пример редкого научного фанатизма. Отправить его из Ганча в командировку или даже просто в отпуск было форменным мученьем. Кормилов боялся пропустить новое катастрофическое землетрясение в Саите, которое он несколько лет назад предсказал на ближайшее время по своим каким-то никем не признанным критериям. Время от времени он давал устрашающие интервью местным газетчикам и даже пугал райисполком. Никакие общепризнанные предвестники сильных толчков, никто из сейсмологов не подтверждали этого прогноза, и все сроки миновали, но Кормилова это не охладило, а лишь ожесточило. Он уже редко кому говорил о