Полигон - Александр Александрович Гангнус

предположение, что у Феликса, как у настоящего мужчины, по всей вероятности, просто чудовищная сила воли. Лучше бы она этого не говорила. Феликс повторил фокус со стручком еще три раза — под все более громкое восхищение Светы, — и ни один мускул не дрогнул на его лице. Вот только отчетный аврал несколько пострадал. На следующий день Феликс исчез и три дня не показывался, — по слухам, ночью ему было плохо, вызывали неотложку и промывали желудок. Три дня железная метла Феликса не погоняла участников отчетного штурма, и, как он потом уверял, это сказалось на качестве и сроках самым неблагоприятным образом.

В разгар веселья, часов в одиннадцать вечера, раздался не сразу из-за музыки и смеха услышанный стук. Сева крикнул «войдите», потом пошел к двери, которая внезапно открылась, так что он чуть не столкнулся с вошедшим. Это был Саркисов.

Произошла немая сцена, которая лучше любого специального исследования выявила накал взаимоотношений. Ни у кого из пирующих не вырвалось веселого, казалось бы, неизбежного: «А, Валерий Леонтьевич! Как кстати! К столу, к столу!» Нет. Марина и Каракозов, поглядев в растерянности на вошедшего, повернулись друг к другу и затеяли какой-то тихий разговор, якобы имевший место и ранее и только прерванный внезапным вторжением. Вадим и Света сидели и молча смотрели, удивляясь игре выражений на лице Саркисова. Сильнейшее смущение начальника странно контрастировало с выражением острого болезненного любопытства во взгляде, мгновенно обежавшем лица собравшихся, стол с остатками еды и почти пустыми бутылками. Над этими выражениями пробегали попеременно волны искусственной благодушной любезности и строгой деловитости, долженствующей объяснить поздний час и явную несвоевременность визита, а под, в самой глубине темных глаз, можно было различить тоскливое беспокойство.

— Сева, я по делу, извините, как вы считаете… — Саркисов торопливо раскрыл папку, стал тыкать пальцем и что-то говорить.

Феликс, растерянный какое-то время, казалось, более всех, принял озабоченный вид, подскочил и стал вместе с Севой объяснять. Вопрос уладился быстро, и Сева наконец спросил:

— Может быть, вы посидите с нами, Валерий Леонтьевич?

И опять пробежала по лицу начальника рябь различных чувств, из которых главное на сей раз было желание принять приглашение всерьез. Но тогда была бы окончательно разоблачена эта ложная деловитость и спешка с выяснением незначительного технического вопроса по хоздоговорному отчету. Да и не волен был Валерий Леонтьевич в своих желаниях из-за им же самим годами возводимых перегородок. И, произнеся: «Нет, нет, спасибо, я работаю», Саркисов неуклюже повернулся к двери и, не прощаясь, вышел.

Помолчали.

— И зачем только ты, Сева, занавески на окнах задернул? — спросила Марина язвительно. — Не дал человеку все узнать, не входя в дом. Извел нашего Валерика.

Усмехнулись и постарались быстро забыть про визит, чуть не испортивший всем настроение.

Под самый конец пели. Сева вытащил из сеней старую расстроенную гитару — соседа, находящегося в отъезде. Марина Винонен смогла ее настроить и с грехом пополам вести аккомпанемент. Пели студенческие песни сороковых и пятидесятых годов — про султана и папу римского, про графа Толстого и Софью Андревну, «Бригантину», «От Махачкалы до Баку». Света могла все это только слушать, это были песни иных поколений. Поэтому Марина обратилась и к более современному репертуару. Дружно и с воодушевлением, как гимн, исполнили «Старинную студенческую», особенно налегая на припев:

Как вожделенно жаждет власть

Нащупать брешь у нас в цепочке.

Возьмемся за руки, друзья,

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть

Поодиночке.

«Вот так-то, Валерий Леонтьевич! — думал Вадим, глядя на то, как особо, со значением все переглядываются во время припева. — Нет, нас голыми руками не возьмешь. Стоило вам оскалить на меня свои волчьи зубы, как рядом стеной стали — ну, еще, может, и не друзья, но союзники, сочувствующие. Еще посмотрим, Валерий Леонтьевич, чья возьмет…»

Глава одиннадцатая (в документах)

Из дневника Светы

29 апреля. Вадик зациклился. По тыще раз в день он с «птицей Феликсом» и Каракозовым репетирует наш приезд в Ганч, доклад на семинаре с разгромом супостатов. Получается почти мировая война. Наполеоном будет Орешкин. Эдик и Женя будут уничтожены, смешаны с грязью. Вадик теперь только теоретизирует о новых статьях, к письменному столу не подходит, не остается времени, интриги же не ждут. Ох эти мужики, жуткое бабье!!! И птицы Феликсы, и Саркисовы — и  О р е ш к и н ы. Вот.

…Орешкин только что прочел и сказал, что ему не нравится моя писанина, что я, кажется, начинаю острить, а это мне не идет. Он любит, когда я умиляюсь каждому его движению, грациозному и неповторимому. А я его люблю и не хочу, чтобы он уподоблялся «птице Феликсу», или Эдику, или кому-то другому.

Сегодня мы с Вадимом видели воробья, он отрывал цветки вишни и бросал вниз, наблюдая за падением. Вероятно, ему нравится сладкий сок в цветах, но смотреть забавно — этакий воробьиный Ньютон.

Да, забыла, вчера Вадим сказал Саркисову при Феликсе:

— Если по докладу в Ташкенте в списке авторов будут значиться вместо меня и Светланы Чесноков и Лютиков, я сочту это  к р и м и н а л о м  и приму соответствующие меры.

Реакция была пока непонятной. Саркисов перестал кричать (до этого кричал, что все думают о публикациях и никто о научном лице обсерватории) и ушел молча. А сегодня утром очень нежно со мной поздоровался и спросил, нравится ли мне наша квартира в Ганче, комната здесь. А узнав, где нас поместил Феликс, выразил удивление (забыл, видно, что сам не раз к нам заносил разные бумажки) и приказал перебраться в люкс, где принимают обычно американцев! Вадим ходит и думает, что бы все это значило. Надоело.

1 мая. Под праздник у шофера Игоря Сливкина родился сын. Он ходил радостный и пьяный, ни одного человека на базе не пропустил, всех заставил выпить с ним. Мы с Вадимом ходили собирать грибы — все незнакомые, собирали все, что попадалось. Когда пришли, оказалось, что все грибы съедобны, к вечеру на свой страх и риск съели их. Всю ночь я просыпалась в нашем роскошном люксе и слушала, не болит ли что у меня и дышит ли еще Вадим. Дышал, да еще как! Надо еще пособирать.

Сегодня затеяли экспромтом шашлык — сплошной праздник, и май, и окончание отчетного аврала, и рождение Игорева сына. Как назло, началась жуткая гроза. Дождь — как из ведра, молнии каждую минуту, а мужчины вдохновенно жарят шашлык. У каждого новый японский зонтик, самораскрывающийся (здесь в магазине у базара «выбросили», и все купили), но все мокрые до нитки, зонтики