Спитамен - Максуд Кариев

Александр рассмеялся.

— Твоя притча заслуживает того, чтобы быть вписанной в мою эпитому, — сказал он.

Еда в клокочущих котлах была уже готова, когда разгоряченные охотой воины стали выходить на поляну. По двое, а то и вчетвером, несли привязанную за ноги к длинным шестам убитую дичь. Добыча была богатой. Около десятка кабанов, шесть оленей, куча лисиц, зайцев, фазанов.

Клит же появился из зарослей одним из последних — с двумя детенышами гепарда за пазухой. Он весь сиял, когда осторожно опускал на ковер, где восседал царь, жалобно повизгивающих и причмокивающих в поисках материнского молока, полуслепых котят.

— Одного я дарю тебе, Александр. Выбирай любого…

Александр знал, что в Бактрии и Согдиане давно научились приручать этих свирепых с виду животных. Вместо гончих собак используют их во время охоты на ланей, оленей и зайцев. А богатые конники, чтобы устрашить врагов и застраховать себя от нападения, сажают гепардов на коней позади себя. Правители многих персидских сатрапий не жалели средств, чтобы обзавестись этим умным зверем, который, вырастая, становится другом.

— Вот этого, — сказал Александр ткнув пальцем в пятнистого котенка, уткнувшегося мордашкой ему в колено. — Благодарю тебя, Клит.

После обеда, приправленного хорошей порцией вина, принялись собирать вещи, чтобы отправиться обратно, в Мараканду. Александр велел провести перекличку. Недосчитались двоих гетайров.

— Кого нет? — спросил царь, предчувствуя недоброе.

Были названы имена.

Царь приказал обшарить каждый куст, каждое дерево. И пока воины искали пропавших, бродили по тугаям, громко выкрикивая их имена, Александр нервно расхаживал взад-вперед по поляне без головного убора, не замечая, что гиматий сполз с плеча и волочится по траве.

Долго искали воинов, но нигде их не обнаружили, ни живых, ни мертвых. Солнце уже клонилось к закату. Однако Александр не мог уйти отсюда, не докопавшись до причины странного исчезновения воинов.

Наконец у реки, в камышовых зарослях кто-то обнаружил на глинистой почве следы: будто кого-то проволокли тут к воде.

Воины полезли в воду и стали обшаривать дно. Нашли шлем одного из гетайров. Утопили?.. Или, бросив связанных в лодку, перевезли на противоположный берег?..

Впечатление от прекрасно проведенного дня было окончательно испорчено. Александр видел, что сопровождающие его напуганы, спешат поскорее покинуть это опасное место. Стоят, глядя на царя, и только ждут приказа. Добыча уложена на носилки, погружена на коней.

— В Мараканду!.. — вяло бросил царь, ступил ногой на подставленные телохранителем ладони и взлетел в седло.

При выезде из леса он подозвал к себе Лисимаха и, показав глазами на едущего поодаль Аспата, сказал:

— Этот мне кажется подозрительным… Умертвить!

У Лисимаха от удивления отвисла челюсть, но, натолкнувшись на холодный взгляд царя, он поспешил кивнуть…

Бой барабанов

Камак с дочерью собирали в саду абрикосы. Отец дотягивался до верхних веток и осторожно наклонял их, стараясь не встряхнуть, а дочь снимала самые спелые крупные золотисто-желтые плоды и складывала в корзину. С переднего двора, где был их дом, послышались мужские голоса. Камак бросился к маленькой калитке, ведущей из сада. Пять-шесть македонян шныряли по двору, заглядывали в сарай, конюшню, на веранду и что-то требовали у жены Камака, а та, не понимая языка, пыталась выпроводить их за ворота и повторяла одно и то же: «Идите, идите… Ничего нету, идите!..»

Камак же за время пребывания здесь македонян научился их понимать.

— Где твой муж? Позови его! — настаивал старший.

— Я здесь, чего тебе? — отозвался Камак, выходя из сада.

— Ты и есть хозяин этого дома? — ткнул ему в грудь пальцем македонянин. — Тогда слушай и запоминай. С тебя причитается подать — одна лошадь, четыре барана и тридцать снопов сухого клевера.

— У меня нет лошади, — сказал Камак. — А овец всех позабирали, осталось всего две…

— Где хочешь, там и бери. Приказ царя!..

— У меня всего-навсего единственный осел. На нем и на мельницу, и на базар… И сена даже для него еще не припас…

— Вот и отправишься сейчас с нами, чтобы… припасти, — ухмыльнулся македонянин. — У кого нет готового клевера, те обязаны на два-три дня отправиться на заготовку сена. Идем! Заодно и твой осел тебе спасибо скажет…

Македоняне загоготали. И в этот момент их взгляды обратились к калитке, которую отворила дочь Камака.

Камак уже собрался, не противясь, пойти вслед за сборщиками налогов, однако их начальник, увидев девушку, замешкался. И вдруг приказал:

— Выводи лошадь!

— Я же сказал, у меня осел, — растерялся хозяин.

— Воины Александра ездят на конях, а не на ослах, запомни это! — грозно проговорил начальник. — А если у тебя нет лошади, то ее прекрасно заменит вон та красавица! — И он поманил девушку пальцем: — Иди сюда, иди!..

Но та по испуганному взгляду отца поняла, что ей грозит опасность, отступила в сад и захлопнула калитку. Македоняне перебросились несколькими фразами и громко захохотали. Камак догадался, о чем эти, потерявшие стыд люди толковали. Эх, хватило б силы, он бы показал им, как насмешничать над его дочерью, но сейчас сила на их стороне.

— Вот что… — сказал главный среди сборщиков налога, снова тыча ему в грудь: — Через три дня чтобы у тебя была лошадь! Тогда и увидим, что тебе дороже — дочь или припрятанные деньги.

— У меня ни гроша нет, поверьте, — чуть не плакал Камак.

— Я сказал — через три дня!.. А сейчас марш — на заготовку сена! Твои односельчане уже дожидаются тебя у дороги. И дочь свою прихвати. Поможет. По крайней мере будет у тебя на глазах. Можно ли такую красотку оставлять дома, где нет ни одного мужчины, чтобы защитить ее?.. — Главный, довольный собой, провел пальцами по усам.

«И то верно, — подумал Камак. — Девушке при нынешних временах лучше держаться возле отца».

Жена тоже отказалась оставаться в доме одна, коль муж и дочь уходят. Пришлось им наскоро собрать кое-что из съестного и отправиться всем семейством вслед за юнонами. Их привели к подножью зеленой горы, куда были согнаны почти все усрушанцы: мужчины, женщины и даже дети. Люди разбрелись по склону и косили серпами высокую траву. До тридцати надсмотрщиков, облаченных в доспехи, прохаживались между ними взад-вперед, указывали, где косить, орали на тех, кто казался им нерадивым, а то и поторапливали ударами бичей. Ребятишки, отвыкшие от веселых игр, боязливо поглядывали на них, сгребали маленькими израненными ручонками скошенную траву, относили на солнечную сторону горы и раскладывали для просушки.

Камак, на ходу правя камнем серп, взошел на склон с другого края и приступил к косьбе. Он косил клевер, а жена с дочерью подбирали и раскладывали для просушки.

Подошел начальник надсмотрщиков и сказал их дочери, словно она тут была одна, без родителей: «А ты ступай вон туда, тебе там дело найдется!» — и указал концом копья на виднеющиеся в отдаленье несколько розовых скал, от подножий которых вился кверху дымок; наверно, женщины готовили еду.

Камак сурово глянул на юнона: «Она будет работать здесь, возле меня», — сказал он.

Юнон усмехнулся, пожал плечами и отошел.

Косит Камак, а сам по сторонам поглядывает, отмечает про себя, кто из односельчан здесь, а кого нет, кто успел заблаговременно скрыться в горах. Благо горы близко, вот они; те, что ближе, сплошь лесом покрыты, а где лес, там и родники, и трава: поставь юрту и живи себе до зимних холодов. А те горы, что подальше, чуть ли неба не касаются, вершины их окованы вечным льдом, покрыты снегом, сияют на солнце.

Юноны велели грузить свежескошенную траву, которая еще даже не увяла, на арбу. Кони, мол, у них оголодали. Арба была высокая, а трава тяжелая. Одна из молодых женщин подняла сноп и, вдруг ойкнув, схватилась за живот, отошла в сторонку и прилегла около копны. К ней тотчас подскочил один из надсмотрщиков, громко ругаясь на своем языке, и огрел ее плетью, приказывая встать. Между руганью он вставлял и согдийские слова:

— А ну, бери свой серп, ленивая кобыла!.. Пришла охота полежать, что ли?

Женщина вскрикнула, тщетно пытаясь заслониться рукой от бича, попыталась подняться, но это ей не удалось.

К ним неспешно подошла крупная полная женщина. Кажется, Бог не обидел ее силой.

Она так дернула надсмотрщика за рукав, что тот еле удержался на ногах:

— Где твоя совесть, эй, юнон?! Можешь ли ты называться мужчиной, коли посмел поднять руку на беременную женщину? Если у моей невестки будет выкидыш, я выцарапаю тебе глаза! А ну-ка, отойди от нее подальше, потерявший честь!.. — наступала женщина, подбоченясь и выставив могучую грудь.

Оторопевший надсмотрщик некоторое время пятился, а потом, хватясь, что над ним смеются, взмахнул кнутом, и плеть обожгла теперь защитницу.