Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

— Вижу с этой колокольни далеко, — усмехается командир машины, — иной раз даже дальше, чем из пушки достать могу. А полюбуйтесь еще вот на это чудо! — И он показал на тупое пулеметное рыльце, торчащее из башни. — Калибрище-то какой! Но фрица из этого пулемета даже за забором из крепких досок не убьешь. Пуля с брони лишь краску сколупывает. Мы пробовали на его шкуре. — Лейтенант кивнул на своего черного «Генерала Гранта». — А наша винтовочная заметную вмятину оставляет. Вот, полюбуйтесь сами.

Затем широким жестом танкист распахивает перед нами левый бортовой люк. Залезаем внутрь машины. Там все бело — просто лаборатория, да и только! Механик-водитель восседает высоко, видит далеко. Высота его сиденья регулируется специальным рычагом. Гидравлика. Перед водителем пульт управления в виде наклонного столика с разноцветными лампочками и кнопками. Слева и справа, по бокам пульта, маленькие рычажки поворота. Управление машиной полуавтоматическое Оно, конечно, облегчает труд водителя. А если откажет в бою? Танк может описывать плавную дугу без участия тормозных лент благодаря специальному механизму поворота (планетарному). Это, пожалуй, единственное достоинство американского танка.

Одним словом, согласно решили мы после обстоятельного осмотра машины, «союзнички» действуют по известному принципу: «На тебе, боже, что нам не тоже», — а сами между тем ускоренно выпускают — для себя — другие, более совершенные, марки танков... [280] 21 апреля

Выполнили указание помпотеха: сбили каретку с вала демультипликатора КПП. Каретка застряла в ускоренном положении и поддалась нашим усилиям весьма неохотно. 22 апреля

Счастливый день: завели! На радостях даже «ура!» гаркнули, а мне все-таки не очень весело, так как замок коробки не действует.

Вечером, засыпая, услышал, как шофер со «Студебеккера», Казаков и Яранцев оживленно толкуют о скором выходе полка на переформировку. Да, «славно» провоевали мы эту зиму и весну, нечего сказать. Одно лишь утешает: должна на днях закончиться эта длинная канитель с нашей развалиной. 23 апреля

Трогательно распростились с «несчастливцевыми» — экипажами тридцатьчетверки и «американца», со всеми хозяевами — стариками Бабий — и знакомыми. Когда мы торжественно шествовали по селу, направляясь в поле к своей машине, чуть ли не через хату нас останавливали, чтобы дружески напутствовать, а кое-где и предложили «батожок» (посошок) на дорожку, так что на бугор с ожидавшей нас машиной мы взбирались, заботливо поддерживая друг друга.

Наконец двигатель прогрет, экипаж в живописном беспорядке расположился на броне, за башней, поближе к солнцу. Командир, стоя в своем люке, весело крикнул: «Трогай!» — и самоходка побежала. По полю вести машину было проще простого, но, выехав на проселок, я с удивлением заметил, что передо мною не две, а целых четыре колеи. Останавливаюсь. Как быть? Поколебавшись с минуту, закрываю один глаз — лишние колеи исчезли. Тогда, нацелившись машиной на середину дороги, осторожно еду дальше. Самоходка наша уверенно и весело шлепает гусеницами по мягкому, за спиною ровно ревет застоявшийся мотор, вентилятор с силой тянет сквозь открытый смотровой лючок тугую струю воздуха, обвевая мое лицо, и вскоре в голове проясняется настолько, что «прицельное вождение» становится ненужным. [281]

Путь наш лежал через Буки (райцентр), Крочковку, Иваныси, Манькивку. В перелеске, между Крочковкой и Иваньками, на дорогу выбежал солдат в танкошлеме и отчаянно замахал нам руками. Я остановил машину. Солдат оказался водителем граненого броневичка БА-60 из разведвзвода нашего полка. Он слезно молил дотащить броневик хотя бы до первой встречной хаты, так как «загорал» в стороне от дороги проезжей в полном одиночестве и — главное — натощак. Двинуться с места его машина, в общем-то исправная, не могла, так как крупным осколком снаряда у нее продырявило картер двигателя. Мы посочувствовали терпящему бедствие, угостили его домашними лепешками из Багвы и, не теряя времени, свернули к прореженному снарядами леску, чтобы взять на буксир подбитый бронеавтомобиль.

После этого вести СУ можно стало только на первой или на второй замедленной передаче, ввиду того что колея броневичка гораздо уже танковой и броневик так и тащило то вправо, то влево; он угрожающе кренился и то и дело зарывался носом, толкая перед собою целую гору непросохшей, вязкой грязи. Кончилось это в конце концов, несмотря на все мои предосторожности, тем, что из-под броневика вырвало передний мост и нам пришлось «подсаживать» калеку на корму самоходки. С час, наверное, провозились, лопатами подкапываясь под передок и подсовывая под него концы двух телефонных столбов, найденных при дороге. Верхние концы бревен мы заранее положили на корму самоходки. Когда удалось просунуть столбы метра на полтора под днище броневика, самоходка медленно начала подвигаться назад, бревна заскользили по кормовой броне, задираясь вверх и приподнимая броневик, который не мог при этом откатиться по той причине, что его задние колеса надежно увязли в густой грязи. Постепенно броневик поднялся на дыбы, его передок оказался чуть выше нашей кормы и лег на нее. Тут «пострадавшего» крепко-накрепко прикрутили тросами к десантным скобам нашей башни, и дальше он ехал на задних колесах. Бревна при движении вывалились сами. Самоходка пошла быстрей, и скоро БА-60 был доставлен в ближайший населенный пункт. Водитель броневичка не помнил себя от радости и рассыпался в благодарностях.

По дороге на Манькивку (там мы заночевали) — чем ближе к селу, тем больше — громоздится брошенная врагом техника. [282]

Само село так тесно заставлено немецкими бронированными машинами, что яблоку негде упасть. Тут настоящий зверинец: «Пантеры», «Тигры», «кошки» (так прозвали солдаты за бесшумный ход приземистые «Артштурмы»); тут же и самоходные орудия посолиднее — средние «Ягдтпантеры», то есть «охотники за пантерами» и семидесятитонные «Фердинанды»; разномастные бронетранспортеры на гусеницах и с ПТО на прицепе, автофургоны и автомашины обслуживания и прочее. 24 апреля

Утром делаем марш в Поташ (станция Одесской железной дороги).

Вдоль полевой дороги, размолоченной бесчисленными гусеницами, открываются впечатляющие картины: по обеим обочинам шпалерами выстроились боевые машины, обратив жерла орудий на Манькивку, то есть нам навстречу. На ближних подступах к Поташу бронированные чудища стоят в два, а в нескольких местах даже в три ряда. Около самой станции лишь десятка полтора немецких танков, приняв боевой порядок, развернули свои башни назад, на юго-запад, откуда ворвались на станцию наши танки. Но это не смогло изменить ничего: настолько неожиданным был удар наших танкистов прямо в спину противника, который в результате не успел даже вытянуть со станции на марш мощные бронированные колонны, срочно переброшенные по железной дороге в Поташ для отражения нашего наступления на Умань. На самой станции — перезагруженные эшелоны с танками и самоходками, только немногие из машин успели сползти с железнодорожных платформ на землю. Среди такого-то «парада» неторопливо продвигалась наша «старушка». Наверное, если бы у нее была шерсть, она вся ощетинилась бы от такой близости своих смертельных врагов.

На некоторых немецких машинах трудились наши ремонтники (их легко можно узнать по лоснящимся, промасленным насквозь комбинезонам и телогрейкам). От ремонтников мы узнали, что несколько «Тигров», украшенные красной звездой и новым номером на башне, уже ушли бить своих удирающих в Румынию хозяев. Большая часть брошенных фашистами машин имеет различные повреждения: либо сорвана электропроводка, либо выкрошены зубья шестерни в коробке перемены [283] передач, либо разбит орудийный прицел (у «Тигров» — великолепный цейссовский дальномер). Оптика у них богатая, не чета нашей.

А нам предстоит сдавать свою машину на СПАМ (сборный пункт аварийных машин), куда, по сути дела, она должна была быть отправлена еще четыре месяца назад прямо из Ивантеевки. Но пути начальства воистину неисповедимы...

Ремонтники со дня на день ждут платформ и машину пока не принимают, и наша «развалюха» отдыхает, грея старые кости на вешнем солнышке. Она стоит впритык к белой стене хаты, в которой разместились Орехов и Сехин. Мы с командиром устроились в доме по соседству, совсем рядом со станционными путями.

Внутренность нашего дома, включая и печь, представляет собою удачное смешение украинского и русского стилей оформления жилья. Объяснилось это очень просто: хозяин дома, железнодорожник Федор Подорников, оказался моим земляком. Он приехал сюда на работу со Смоленщины двадцать с лишним лет назад, да так и осел здесь, женился на украинке, пустил корни: у Подорниковых есть сын, ровесник мне, тоже воюет.

Жена хозяина, женщина добрая, хлопотунья, весело подтрунивает над своим «чоловиком», который почти четверть века прожил среди украинцев, но так и не научился правильно произносить некоторые слова, так что, вместо «паляныця», у него получается «полениться». «Называет булочку чуть ли не поленницей!» — притворно негодует хозяйка, нарочно перенося ударение в слове, и ловко выхватывает из раскаленного зева печи пышущие жаром, румяные паляныци, печь которые она превеликая мастерица. Ее поварское искусство мы с Николаем оценили за первой же вечерей, во время которой услышали рассказ стариков о том, как они остались живы, когда шел бой за станцию. Спасло их то, что они перебрались на житье в узкую щель, предусмотрительно вырытую хозяином, старым солдатом, под самой стеной хаты со стороны сада.