Чумные - Максим Сиряченко

После восстановления производства и всего, что было разрушено в ходе войны, начался небывалый подъем за счет торговли меду городами и с другими странами, развития науки и производства, сельского хозяйства, государственных мануфактур и ремесленных домов. А также, в последнее время, завоевание новых земель и расширение границ Десилона. Как раз с началом нового похода на восток я отплыл на Зеленый берег. Больше ничем порадовать вас не могу, так как прошел всего месяц для свершения достойных упоминания событий, и я слишком несведущ в магии, чтобы получать новости мгновенно с другого кона света.

После того, как Филипп умолк, Ванесса еще несколько минут собирала аппарат молча, обдумывая все услышанное. Она впервые увидела бунт не как отдельное событие, а как часть всего того кошмара, что творился в Десилоне. Она думала над каждым эпизодом, и в ее голове все четче вырисовывалась картина державы, в которую превратилось ранее упадочное государство. Потом в ее голове родилась догадка.

— Скажите, Филипп, раз казну инвестирую в науку и медицину… Получается, в университете самое лучшее образование в Десилоне?

— Я бы сказал, во всем известном мире. Он единственный в Десилоне, но планируется постройка еще двух в отдельных городах, достаточно крупных, чтобы набрать студентов. В нем много факультетов с самыми разными направлениями, там преподают все известные науки, в том числе спагирию и алхимию. Более того, там есть еще несколько закрытых факультетов, куда не берут кого попало. Студентов отбирают по критериям и зачисляют туда автоматически, если он им соответствует, что случается очень редко. И никто никогда не отказывается.

— А что за факультеты?

— Этого я не знаю. Ходят слухи о магии и каких-то тайных искусствах.

— Больше верьте слухам, Филипп. Может, возьмут на ту закрытую кафедру.

— Очень смешно. Я не верю в магию, слишком долго я живу и слишком хорошее образование имею, чтобы грезить детскими сказками. Однако эти слухи только поднимают престиж университета, равно как и особые закрытые факультеты.

— А насчет этикета… Не будете пороть меня за острый язык?

— Нет. И за излишнюю гордость тоже.

— Могу я узнать, почему? Вы меня так тогда отшили, когда мы шли к «Гордому».

— Во-первых, вы моя подопечная, и я решил дать вам небольшую поблажку. Во-вторых, меня не нервируют редкие колкости и язвительности, они даже скрашивают мое существование: приятно видеть в других ум и самоиронию, критичность к окружающим; частичку себя, наконец, пусть даже не самую милую. Меня нервирует одно: когда развязность, сарказм и цинизм льются из рта говорящего, как, извините, дерьмо из говностока. В-третьих, это место так же дурно на меня влияет, как и на вас. Постоянно хочется выругаться словом покрепче.

— Я вижу. — Ухмыльнулась Ванесса. — И даже слышу. И мне кажется, что откуда-то тянет сыростью.

— Это я открыл дверцу в погреб. Видимо, кто-то вырыл нору снаружи, и в него затекла вода. Нужно было проветрить.

Остаток работы доделали молча. Ванесса закончила быстрее и присоединилась к Филиппу, чтобы тот тоже закончил пораньше.

— Филипп? Можно вопрос?

— Интересно, что бы вы сделали, если бы я ответил «нет». Задавайте.

— Вы тут затронули тему образования. Говорили, что в университете оно лучшее, что там есть и спагирия, и алхимия, и лекарей тоже готовят.

— Говорил.

— Когда отец был жив, он привозил мне каждый год книги, чтобы я на них училась. Теперь, когда его больше нет, не будет и притока новых знаний.

— Так что за вопрос? — Спросил Филипп, хотя сам уже догадался, к чему она клонит.

— Я сейчас.

Ванесса вышла. Ненадолго. Вскоре вернулась, принесла в руках толстую книгу с черным переплетом и обложкой.

— Вот.

Алхимик озадаченно принял книгу из рук Ванессы. Открыл. Долго листал, то пробегая глазами страницу, то внимательно вчитываясь. Ответил он нескоро.

— Ваша работа?

— Моя.

— Сами писали? Сами систематизировали знания?

— Сама.

Филипп вновь замолчал и продолжал перелистывать страницы книги. Ванесса сидела все это время, как палку проглотившая, не издавала ни звука. Сердце у нее колотилось быстро, как после изнуряющего бега. Когда ей показалось, что молчание затянулось, она не выдержала:

— Филипп, вы будете меня учить?

— Буду. — Не задумываясь, ответил лекарь. — И для этого не обязательно было приносить эту великолепную работу. Я еще в день прибытия понял, что у вас талант и рвение к этому делу. Это то, что вы хотели спросить?

— Нет… Ну, то есть, не совсем. Я хотела спросить другое.

Филипп понял, что его догадка неверна. Что он не понял, к чему тогда клонила Ванесса. Он оторвался от книги и увидел на лице Ванессы неуверенность, больше смущение. Она и не пыталась его скрыть, это означало, что хоть тема ей не особо приятна, девушка настроена серьезно. Филипп дал себе слово, что не будет удивляться, что бы она у него не спросила.

— Филипп, вы ведь уже давно лечите людей и практикуете алхимию. У вас больше опыта, чем у меня. Я хотела спросить, есть ли какой-то… критерий отбора, как на тех закрытых факультетах, которые вы упомянули? Что-то, что не позволяет человеку стать алхимиком?

— Странные вопросы вы задаете. А критерия нет. Вас что-то волнует?

— Скажите, Филипп, это очень плохо, что я… Черт, как же это сказать… Что я лечу людей не потому, что считаю это своим призванием?

Филипп все-таки удивился.

— А для чего?

— Чтобы набраться опыта. Увеличить свои познания в медицине и алхимии. То есть я… лечу людей не из жалости и не из сострадания, и не потому, что хочу им помогать, искоренить болезни или просто сделать жизнь лучше. Не ради них, а ради себя, потому что хочу знать больше и как-то действовать на этот мир, менять его силой своих знаний и умением. Скажите, это сильно плохо?

Филипп ответил не сразу и еще с минуту смотрел куда-то в пол. Даже не в пол, а сквозь него. Его палец в перчатке изредка постукивал по корешку книги, и было видно, как лекарь изнутри кусает щеку. Прошло не больше минуты, даже вряд ли больше половины минуты, но девушка ждала ответа как приговора.

В голове у алхимика все сложилось быстро. Ее слова насчет доверия народа, то, что она им именно пользуется, и то, как ее смутило упоминание ее честолюбия. То, что она спросила о судьбе Десилона, в частности королевской линии и престола, хоть и не скучает по существующей ныне родине. Девушка чувствует свое отличие от людей, подумал Филипп. Видит, что рождена для лучшего. Чувствует, что в ней кровь знатного рода, а вокруг — черная кость. Невольно видит во всех крестьянах тех, кто ворвался во дворец во время бунта, и ничего не может с этим сделать. Может, она часто себя за это винит, а может, винит постоянно, потому и смутилась так от упоминания о своем честолюбии, тогда, в ее бывшем доме. Да, так и есть. Ванесса видела во всех крестьянах ту разъяренную толпу черни, которая убила ее мать и всех, кто не успел покинуть дворец, и винила себя за это. Иначе она не стала бы спрашивать, плохо ли, что она лекарь, но не чувствует сострадания к крестьянам, которых лечит.