Ябеда - Сэм Хайес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я должна вернуться.
— Ничего не понимаю. Говори толком! Куда вернуться? — Плеснув в два стакана виски из своего запаса для особых случаев, Эдам одну порцию почти насильно вливает в меня.
— Домой… — Я кашляю, спиртное обжигает горло. — Мне надо вернуться домой и покончить с этим кошмаром.
Как зверь, я мечусь по комнате, не соображая, где я, что я. И думаю, думаю.
— Еще чего! — восклицает Эдам и подливает мне в пустой стакан. — Никуда ты не поедешь.
Безумный вой вырывается у меня:
— Он убьет ее! Как я могла надеяться, что все получится! Помрачение нашло, умом тронулась. Отвезешь меня? Прямо сейчас?
— Да куда отвезу-то?
— Домой, в Бристоль. Прошу тебя! — Я не спускаю с него глаз, и отчаяние сочится из каждой моей клетки. — Я сотворила нечто столь безумное, что душа разрывается, и теперь должна вернуться, чтобы исправить… если еще не поздно.
Он опускает ладони мне на плечи.
— Давай уточним. Ты хочешь, чтоб я посреди ночи отвез тебя в Бристоль? На своей развалюхе?
— Она хотя бы ездит, а моя даже не заводится. — Я прижимаюсь щекой к его руке. — Если меня не будет рядом, с ней случится что-то ужасное! Может быть, уже случилось. — Вместе со слезами я проглатываю содержимое своего стакана — хотя что толку? — и тяну Эдама за футболку. — Я бы взяла такси, но у меня нет ни…
— Ладно, — четко произносит он, уже надевая рубашку и свитер.
— Что?
— Ладно, я тебя отвезу.
— Но?..
— Но — ты скажешь правду. Кому угрожает опасность? — Он сдергивает с вешалки куртку.
— Моей дочке, Эдам! Если я не приеду к ней, моя дочь погибнет.
Эдам интересуется, сколько, по моему мнению, ехать до Бристоля. Я возвращаюсь мыслями к своему безрадостному путешествию сюда, отмеченному парой ночевок в мотелях, долгим забытьем на придорожных стоянках, бесконечными часами, когда я тупо таращила глаза на окрестные поля, сама не веря, что я это сделала.
— Часа четыре. А на этом… — я хлопаю по приборной панели, — может, и все пять.
Эдам уже залил полный бак бензина на ночной заправке, купил кофе и чего-то съестного. Есть я не могу, но кофе придает сил.
— А я всегда знал: от тебя только и жди неприятностей. С самого начала. — Пока стоим на светофоре, Эдам бросает на меня взгляд. Мы даже еще не выбрались на шоссе. — Как увидел тебя тогда на первом собрании, так и понял. Что-то такое было у тебя в глазах, эта рана на щеке, как ты всех сторонилась. Я сразу заподозрил: здесь кроется какая-то тайна.
— Ты мне помогаешь, чтоб выведать мою тайну?
Пусть думает что хочет, лишь бы поскорее довез меня до дома. Пальцы судорожно впиваются в ремень безопасности. Только бы не опоздать, только бы не опоздать. Душа окаменела. Нет сил взглянуть правде в лицо.
— Ты-то мою знаешь, — отзывается он. — А как еще скоротать время?
Несколько минут я храню молчание, но неожиданно до меня ниоткуда доносится голос. Мой голос. Но я словно в первый раз слышу его. Этот голос рассказывает Эдаму об Эве, маленькой девочке, у которой болезнь отняла мать, а пьянство — отца. Как ее сдали в детский дом, как там по ночам забирали детей и издевались над ними, как однажды забрали и Эву.
— Только не вздумай меня жалеть. Не тот случай. Я ведь жива, а многие дети умерли. — Женщина, которую я не узнаю, стряхивает с плеч груз прошлого.
— И все молчали? — недоверчиво спрашивает Эдам.
— Каждый знал: будешь болтать — получишь порку, а то и чего-нибудь похуже. — Я смотрю за окно. Еще не скоро рассветет. Мимо проносятся другие машины.
— Никогда еще не гнал свою старушку на такой скорости. — Эдам похлопывает по рулю и улыбается мне.
— Все смолчали, а я нет. И видишь, что из этого вышло?
— Какой она была, Фрэнки? Расскажи про мою сестричку.
Я вздыхаю. Наврать было бы дурной услугой Эдаму.
— Она была молчунья. Напугана была как мышонок, когда я впервые увидела ее в одном из коридоров. В предыдущем детском доме, говорят, не могли с ней справиться. Она часто… не успевала в туалет. (Пальцы Эдама стискивают руль.) Но она была живая, как огонек, и смышленая. Мы с ней пели, я рассказывала ей сказки. Она была мне как младшая сестра. Если бы не Бетси, я бы свихнулась. — Пауза. — Я для нее платья шила, мастерила игрушки, всякое такое. Потому что у нас вещей было негусто. Когда кто-нибудь из наших… когда ребята исчезали, мы налетали на их шкафчики и все растаскивали. И вроде легче смирялись с тем, что их самих больше нет. Ужасно, правда?
— Она когда-нибудь вспоминала, как жила дома? О семье?
— Несколько раз повторила «братик». Как будто у нее остались туманные воспоминания о том, кого она любила. Больше я ничего о ней не знала. И воспитатели тоже. Эти-то были только рады, что я за ней присматриваю, — одной заботой меньше.
Я представила, как Бетси карабкается на колени к брату, как, бывало, карабкалась ко мне.
— Спасибо тебе, — без улыбки говорит Эдам. — Я серьезно. Спасибо. — Он накрывает своей рукой мою, и наши пальцы переплетаются.
Должно быть, я задремала. Шея затекла, рука по-прежнему в горячей ладони Эдама. Я бросаю на него взгляд — он смотрит на дорогу перед собой. Слева от нас, у самого горизонта, на небе появляется красно-оранжевая полоса.
— Потом стало совсем худо, — продолжаю я свой рассказ с того места, где остановилась, и Эдам молча слушает. — После того как я опознала тех троих из церкви, мне постоянно угрожали. Они бы и убили меня, если б я не уехала. Мне дали новое имя. Это целая история. Слыхал о защите свидетелей? Вот я таким свидетелем и была. Оказалось, что несколько извращенцев в Роклиффе и его окрестностях — это только макушка айсберга. Раскрыли колоссальную сеть.
— Но убийца Бетси остался на свободе.
— Да, — с горечью откликаюсь я.
— Стало быть, у тебя началась новая жизнь.
— Безумие… Девчонка из детского дома — и вдруг самостоятельный человек, предоставленный самому себе.
— И чем ты занялась? — Эдам тянется за шоколадкой, я ее разворачиваю для него.
— Окончила колледж, работала как вол. Обзавелась кое-какими друзьями, но мне так крепко вбили в голову, что никому верить нельзя, возвращаться на север нельзя, что я по утрам и глаза-то со страхом открывала.
— Тяжело, должно быть.
— Тяжело, но и на удивление весело — начинать с чистого листа. А через два года после колледжа я встретила своего будущего мужа. Вот когда все по-настоящему пошло на лад. — Эдам, уловив перемену моего настроения, косится на меня. — У нас родилась дочь, Джозефина. Ей сейчас пятнадцать.
— Та, к которой мы…
— Да, — не даю договорить я. — Прошло двадцать лет, и одного из той троицы выпустили из тюрьмы. Понятия не имею, как он меня разыскал. Насколько я знаю, в ту банду и полицейские входили. Двух-трех арестовали уже после моего отъезда — я следила по газетам. Это была бомба, когда открылось, что среди членов преступной группы педофилов — важный полицейский чин. Можно не сомневаться, что кое-кому из них удалось выйти сухим из воды. С их помощью он, видимо, и нашел меня. Теперь вся эта шатия в Интернете крутится, в «Afterlife» и тому подобных местах.
Светлеет с каждой минутой, за окном тускло-серое утро. Бегут над головой низкие облака, под стать моему душевному состоянию. Мы мчим на юг, мелькают столбы с разметкой: 190, 85… И вот уже указатели вместо Бирмингема оповещают о Бристоле.
— Как думаешь, что для этого нужно? Чтобы человека простили за то, что он бесповоротно исчез из жизни близких людей?
Вопрос озадачил Эдама, он задумчиво морщится.
— Как если б он умер?
— Вот именно.
— Да-а… Я так думаю, понадобилась бы чертовски уважительная причина.
— А если он снова объявился бы? Вдруг, из ниоткуда?
— Опять же — лично мне бы потребовалась чертовски уважительная причина.
Какое-то время я молчу, а потом кидаюсь очертя голову — просто говорю правду. Не получается никому не верить, решила я, не работает оно.
— Эдам, двадцать девятого августа этого года я убила себя.
Машина резко виляет.
— Что? Ты пыталась покончить с собой?
— Я не пыталась. Я покончила.
Эдам выравнивает машину.
— Но вот же ты, рядом сидишь.
— Для всего прочего мира я умерла. Ты один знаешь, что Нина Кеннеди жива.
— Нина Кеннеди? — В ожидании очередного потрясения Эдам сбавляет скорость.
— После детского дома я была Ниной Брукс. А когда вышла за Мика, взяла его фамилию.
— А кто такая Фрэнки Джерард?
Эдам в том состоянии, когда человек уже перестает чему-либо удивляться, и признайся я сейчас, что я международная шпионка, он поверил бы.
— Франческой я стала, когда убила себя. Понимаешь, я разыграла собственное самоубийство, чтобы Карл Бернетт оставил в покое меня и мою семью. Он угрожал мне, угрожал Джози. И вообще ясно дал понять, что все кончится, только когда я умру. У меня не было выбора.