Ябеда - Сэм Хайес

— 1983, — читает Эдам.

— Антиквариат, — усмехаюсь я, не сводя с картины глаз. От шампанского мне стало легче, но напряжение почему-то возвращается, стягивает шею, плечи, стучит болью в висках.

— Бери себе, — предлагает Эдам, — повесишь над кроватью. От них так или иначе будут избавляться. Какой там аукцион! Скорее всего, на помойку выкинут.

Я прислоняю картину к столу. Мы рассматриваем другие, уминаем деликатесы и приканчиваем шампанское.

Позже, лежа в кровати, я вглядываюсь в деревенский пейзаж, блуждаю в переливах зеленого, из которого он вылеплен, восхищаюсь мастерством художника. Один проблеск алого, искра золота — и ты уже видишь охотников, заливающихся лаем псов, насмерть перепуганную лисицу.

Засыпаю. И вижу сон, или не сон, а картину, или сон про картину. Я — лисица; задыхаясь, я мечусь по полю и не могу, никак не могу уйти от человека в капюшоне, который неотступно преследует меня. Дрожа, в поту, я просыпаюсь среди сбившихся простыней. Темно. Включаю свет и выбираюсь из кровати. Торопливо накидываю что-то на себя и бесшумно несусь через всю школу. Мне нужен Эдам. Мне срочно нужен его компьютер.

Глава 53

Много с собой не возьмешь. Она не египетская царица, которую провожают в загробную жизнь с кучей всякого добра. Она даже не уверена, будет ли жива через двадцать четыре часа. А если и будет, то кем станет?

В доме было удивительно тихо. Джози и Нат сидели наверху, пытаясь найти общий язык с Нининой швейной машинкой. Нину уже не раз призывали распутать нитку. Она постояла в дверях, наблюдая за девочками. Кройка и шитье отвлекли их от похода по магазинам, от кино, от потенциальной опасности. Нина вспомнила себя в этом возрасте, как она, бывало, из ничего мастерила нечто. «История моей жизни», — думала она, возвращаясь в их с Миком спальню.

Она легла на кровать и уставилась в потолок, в тысячный раз мысленно все перебирая, как делала обычно перед спектаклем на выпуске. Весь реквизит на месте. Грим проверен, спецэффекты подобраны, расходные материалы заказаны. Чтоб комар носа не подточил, парики не сбивались, бутафорской крови было хоть залейся. В точности как сейчас, как в реальной жизни, — все должно быть абсолютно готово к финалу. От страха сосало под ложечкой.

Нина вытянула руку, провела ладонью по матрацу. Это самый трудный шаг в ее жизни. Она представила, что Мик лежит рядом, и попробовала объяснить ему. Но воображаемый Мик вскочил с кровати, требуя подробностей, в ярости от того, что его столько лет держали в неведении. «Я ведь твой муж», — слышала она его злой, растерянный и разочарованный голос. А Джози? Мятущаяся, красивая, вспыльчивая, трудная. Еще неизвестно, что причинит ей больше боли — что мать всю жизнь жила во лжи или что ее, Джози, предали.

Нина уже вытряхнула деньги из банки, которую держала в кладовке, — ее тайный рождественский резерв. До недавнего успеха Мика у галерейщиков с деньгами у них было туговато. По привычке особенно не шикуя, Нина экономила там, сям — десять фунтов за одну неделю, двадцать за другую, и довольно скоро собралось несколько сотен. Ими-то она и расплатилась за груду металлолома, которую перекупщик называл автомобилем.

— Фамилия? — Его рука зависла над квитанцией.

— Дейвис, — без запинки ответила Нина. — Сара Дейвис.

Ему было без разницы, ей тоже, поскольку регистрировать драндулет Нина не собиралась. В клубах дыма она выехала из гаража и двадцать минут спустя припарковала старую развалину на месте, которое тщательно выбрала за день до этого. В багажнике был припрятан чемоданчик с одеждой и прочими нужными вещами, купленными все на ту же сэкономленную наличность. Детали плана мало-помалу срастались, и Нинино сердце стучало все громче. Она знала, что очень скоро будет нелегко удержать его в груди.

Мик работал в мастерской. Это хорошо, думала Нина, что жизнь вокруг нее идет своим чередом. Ее недавнее поведение, нервозное, переменчивое и подозрительное, — образцовое объяснение тому, что должно произойти и вызвать немало вопросов. Плюс оставленная записка, которую перечитают сотни раз.

Почему? Как она могла? Неужели никто не догадывался?

Сработает ли ее план, Нина не знала, только ничего другого, кроме как попытаться, ей не оставалось. Просить помощи не у кого — во всяком случае, некому довериться, а подвергать еще большей опасности тех, кого любила, Нина не могла.

Она утешалась мыслью, что, быть может, это не навсегда. Может, если хорошенько постарается, она как-нибудь исхитрится выцарапать хоть лоскуток того, что у нее когда-то было, даже вернется, объяснит, вымолит прощение. Правда, до этого еще невыносимо далеко, но если бы не эта надежда, Нина положила бы всему конец по-настоящему. Впрочем, и сейчас нет никакой уверенности, что она выживет. Так или иначе, но единственным достоверным фактом в ее жизни сейчас была смерть.

Глава 54

Я была разбита вдребезги. Покачивалась на блестящем проводе телефонная трубка, а я в изнеможении сползла по стенке будки.

Полиция едет. Я рассказала им все.

Две женщины в форме полицейских подсадили меня в машину. Жизнерадостные, будто ничего не произошло, они даже пытались шутить со мной. Но я-то знала: ничего и никогда уже не будет прежним.

— Там, — выдохнула я, ткнув пальцем в лесную чащу, когда мы ехали мимо Роклифф-Холла.

В окно машины я увидела одинокий голубой огонек в ночи, как раз на том месте, которое я описала по телефону. Ее нашли.

Больше я никогда не увижу Бетси.

Констебли тихо переговаривались между собой, передавали закодированные сообщения по рации, поглядывали на меня в зеркальце. Пока не привезли в полицейский участок.

Мне дали одеяло — коричневое, колючее, таким прикрывать плечи преступников, а не дрожащие косточки девчонки, на глазах у которой только что было совершено убийство. Кто-то сунул мне в руки кружку с томатным супом. Комочки не растворившегося порошка прилипли к краям.

— Хочешь кому-нибудь позвонить? — спросил мужчина в штатском.

Я покачала головой. Потом подумала: может, Патрисии? Или мисс Мэддокс? Но вдруг они с самого начала все знали?

— Мне некому звонить, — сказала я. Суп обжигал губы.

Следующие несколько дней я давала показания, до хрипоты. Полиция записала подробности всех десяти лет моей жизни в Роклиффе. Свое восемнадцатилетие я встретила среди чужих. Формально я уже не могла рассчитывать на заботу муниципалитета, но какая-то добрая душа сжалилась надо мной, и мне разрешили пожить в теплом, уютном доме, в семье, где были мать, отец, еще дети, улыбки и мягкий ковер.

Я лежала на кровати и смотрела в потолок, рядом сидела моя временная мама, а я воображала, что это она, моя настоящая мама, и что она всегда была здесь, что это мой родной дом и жизнь полна счастья.

— Я тебя люблю, мама…

Как долго я тосковала по этим словам! Она погладила меня по голове, но не ответила. Откуда-то издалека до меня донеслось: Я тоже тебя люблю.

Потом было опознание. Я видала такое на экране нашего телевизора в детском доме, но никогда не думала, что мне самой придется тупо смотреть в стекло, прозрачное только с одной стороны. Опознать их было легко, и все же никогда еще передо мной не стояла более тяжелая задача. Даже смотреть на мертвое тело было не так страшно, потому что эти были живыми и опасными. Они таращили немигающие глаза, зная, что я в каких-то тридцати сантиметрах от них, хотя они и не видят меня. Бешеные собаки, чующие мой запах.

Три раза выстраивались в линию тщательно отобранные мужчины: свитера, очки, коричневые ботинки, у некоторых — зачесанные назад волосы, у двоих — кольца и часы, один выше всех. Обычные люди, чьи-то отцы, сыновья или братья, в уличной толпе и внимания не обратишь.

— Этот, — сразу сказала я. — Номер два.

Троих по моим показаниям уже арестовали. Процедура опознания должна была официально подтвердить, кого я видела. Рядом со мной стояли два детектива, и кто-то еще наблюдал из-за непрозрачного стекла у меня за спиной. Я смотрела на этих, а он смотрел на меня.

— Не спеши, подумай, — сказал детектив.

— Мне нечего думать. Это он. Что тут думать? Он был в церкви. Его зовут мистер Таллок.

Я видела его чуть не каждый день, когда училась в начальной школе. Ребята его любили — он замечательно рассказывал всякие истории и летом разрешал делать уроки на улице.

В следующем строю — шестеро мужчин среднего возраста. Все в темной одежде, кроме последнего, на котором бежевое пальто.

— Этот, — я показала на седого человека в темно-синем блейзере, — мистер Либи тоже был в церкви.

Бессменный руководитель детского дома, через его руки прошли сотни детей. Полицейские кивнули. Я опустошила стакан с водой, который поставили специально для меня. Когда перед стеклянным экраном возникла последняя группа мужчин, я уже осмелела.