Если покинешь меня - Зденек Плугарж

Вацлав побледнел: «Fremdenpaß. Jan Pasek»[127].

— Представь себе, мы уже проверены! И на Ярду тоже получен паспорт. Его пока оставили в канцелярии, на тот случай, если он вернется…

— А мне?..

— Прислали только два паспорта, — прошептал он. — Сам не понимаю.

Гонзик опустил, глаза.

Вацлав шагает рядом с Гонзиком, почти физически чувствуя его счастье. Студент старается задушить в себе зависть, но ему плохо удается утихомирить ее. Паспорт в руке Гонзика снова отдалил Вацлава от этого человека.

Вацлав идет рядом с другом и чувствует себя бесконечно одиноким.

Ярда исчез со сцены. Один бог знает, что с ним стряслось. Вероятно, и в самом деле у него рыльце было в пушку и его посадили. Его хвастливые планы — мыльные пузыри, которые очень быстро лопнули.

Вацлав оглядывает футбольное поле. Вот на таком стадионе они познакомились. Изменилось бы что-нибудь в судьбе Вацлава и в жизни этих двух парней, если бы не то роковое футбольное поле?

Вацлав нащупал в кармане камешек, который захватил на чешской стороне Шумавы, и стиснул его в ладони.

Все вместе пришли они в лагерь, совместно проходили проверку. И вот двое из них… Их не признали политическими эмигрантами, это верно, но Fremdenpaß дает им законное право раз и навсегда выехать из Германии, было бы лишь желание. Бездонная пропасть иронии!

Гонзик что-то возбужденно говорил, но Вацлав не слышал его.

Ты хотел вырвать Катку из сердца, изгнать ее из души, но после нее осталась там рана, глубокая, мучительная, незаживающая.

Под каждым ударом ты только все более сгибаешься.

Мысль о том, что все на свете когда-нибудь да кончается, принесла облегчение. Какой-нибудь удар окажется и для него последним…

Вацлав и Гонзик медленно шли мимо кухни. Мусороуборочная автомашина уже приняла в свою утробу мусор из жестяных баков лагеря, шофер отлучился в кабачок выпить пива, а второй член бригады исчез в канцелярии.

— Ах, черт его возьми! Еще один бак! — воскликнул с досадой третий мужчина в дешевеньких очках, поднятых на лоб. — Вы мне не поможете, ребята? — и мусорщик почесал свой седеющий ежик.

Прихрамывая, он подкатил ближе наполненный отбросами бак, и ребята помогли ему приподнять и поставить бак на подъемник. Мусорщик взялся за рычаг, бак опрокинулся, отдав свое содержимое машине. Гонзик, наблюдая эту операцию, как-то неловко взмахнул рукой, чтобы почесать за ухом, и невзначай сбил свои очки.

— Осторожно!

Поздно: тяжелый ботинок рабочего наступил на очки Гонзика.

— Ах, боже мой, — огорченный мусорщик нагнулся и с виноватым видом поднял поломанную оправу. — Хорошо, что стекла целы, — сказал рабочий и задумчиво провел рукой по кожаному фартуку. — Вот тебе и досталось. «За доброту получай нищету», — говорит старая пословица. Да ты не огорчайся, парень, я отдам твои очки в починку. Вот выгрузим на свалке это дерьмо и поедем прямо в город. Послезавтра будут готовы. Можешь ко мне прийти? Ведь все равно околачиваешься тут без дела.

Гонзик с трудом понимал немецкую речь; щурясь близорукими глазами, он уставился в лицо рабочего. В глубокие и резкие складки около губ мусорщика въелась черная пыль.

— Меня зовут Франц Губер. Адрес: Гостенхоф, Насзауэргассе, 73. Запомни хорошенько, а лучше запиши. И мне напиши свою фамилию. — Он положил сломанные очки в нагрудный карман, отряхнул руки и, припадая на ногу, медленно пошел в кабачок.

Молодые люди поплелись дальше. Между бараками они увидели американскую автомашину в окружении толпы зевак. Шофер раздавал сигареты, а последнюю закурил сам. Гонзик вернулся от толпы с новостью.

— Какая-то докторша, делегатка Совета, ходит по баракам и знакомится с их санитарным состоянием. Может быть, из этого что-нибудь выйдет…

Вацлав сунул в карманы руки и усмехнулся уголками рта. Как, однако, легковерны люди в эмиграции. Такому вот Гонзику достаточно слабой искорки, чтобы у него снова воспламенился огонек веры!

И у Вацлава, впервые за все время пребывания в эмиграции, возникло ощущение: Гонзик, этот простачок, который всюду следовал за ним как тень, видя в нем единственное спасение, этот Гонзик теперь перерастает его, Вацлава.

Его прирожденный оптимизм, вера в лучшие времена, большая физическая и душевная сопротивляемость — драгоценные качества, рука об руку с которыми идет и его счастье.

Они вернулись в комнату. Не хочется читать, не хочется говорить, не хочется думать — он ждет. «Эмиграция — это ожидание», — сказал однажды папаша Кодл. Это единственное из всего, что он говорил, оказалось правдой.

— Гонза, я поеду в Париж.

Гонзик даже рот приоткрыл.

— У тебя же нет паспорта.

— Ты одолжишь мне свой… Колчава вделает в него мою фотографию и поставит печать. Колчава за деньги сделает все, что угодно. Ты обязан пойти на это, Гонза. В Париже — резиденция Областного Совета. Я не уйду там из канцелярии, пока они для нас чего-нибудь не сделают Я убежден, что во Франции скорее найдется работа… и для тебя и для Капитана. Не бойся, я не убегу с паспортом — вернусь при всех обстоятельствах, я сумею возвратиться через границу, будь уверен.

Гонзик, не дыша, широко раскрытыми глазами смотрел на Вацлава.

— Ты думаешь: «А почему бы не поехать мне самому?» Но ты не знаешь французского языка, а я знаю. Речь идет о моем дальнейшем образовании, этого ты для меня добиться не сможешь. Это мой последний шанс, Гонза, на карту поставлено все наше будущее. Если ничего не даст и этот шаг, то…

Докторша вошла в полупустую одиннадцатую комнату. Папаша Кодл с Медвидеком — за ней. Только Вацлав и Гонзик были здесь, да покашливающая под одеялом Мария с любовным романом в руке и ее мамаша, сидевшая, как изваяние, и смотревшая в одну точку. Летнее солнышко, как магнит, вытянуло из барака всех остальных обитателей.

— Как ваше здоровье, ребята? — спросила врач. У нее были гладкие черные волосы, выразительный орлиный нос, смуглая загоревшая кожа. Июнь в этом году теплый, Вацлав еще в начале мая видел первых купальщиков на озерах Дутцентайх.

— Вон там лежит пациентка, — кивнул Вацлав в угол у дверей. — У этой девушки tbc ulcero cavernosa, — он почувствовал легкое удовлетворение от ее удивленного жеста.

— Вы врач?

— Студент-медик. Меня исключили из университета. Сделайте что-нибудь для меня.

Она спрятала холеные руки в карманы куртки из желтой замши, а глаза вопросительно уставились на кудрявую голову папаши Кодла.

— Моя задача, брат, заключается лишь в том, чтобы составить для господина министра общий обзор о санитарном состоянии лагеря… Вы обращались со своей просьбой через руководство?

Вацлав упорно старался даже мельком не взглянуть в слюнявую рожу папаши Кодла. Однако не выдержал, и в тот единый миг, когда их взгляды скрестились, Вацлав сумел увидеть в этой мерзкой физиономии торжество победы; дескать, право первой ночи, паренек, ничего не поделаешь! А теперь начальник может и бросить ее тебе, как собаке бросают кость. Пожалуйста, бери, папаша Кодл еще никогда долго не валандался с одним и тем же объектом.

— Брат Юрен подал заявление о желании работать в Канаде. Все меры приняты. Дело в стадии рассмотрения… — услужливо доложил Кодл.

— Неврастения, — врач нерешительно протянула руку и приподняла веко Вацлава. — Вытяните вперед руки и растопырьте пальцы!

Пальцы Вацлава тряслись, как осиновые листья на ветру. Врач достала тонометр.

— Так, так, низкое давление, истощение, друг мой, вам необходимо поправиться, прибавить в весе. Гуляйте больше на свежем воздухе, соблюдайте режим, делайте холодные обтирания, хорошо питайтесь, старайтесь сохранять душевный покой.

— Вы надо мной смеетесь? — Вацлав сжал зубы.

Женщина смяла в ладони платочек. Ее загорелое лицо немного покраснело.

— Вам необходимо много спать, — добавила она смущенно.

— Сплю я много, — Вацлав сморщился. — Каждый четный день.

— Не понимаю.

— Каждый нечетный меня жрут клопы.

— Дезинфицируем каждые три месяца, но разве управишься тут, — развел руками папаша Кодл. — Если бы братья соблюдали чистоту, все бы выглядело иначе.

Вацлав медленно сжал кулаки и на мгновение закрыл глаза.

В комнату влетел запыхавшийся розовощекий молодой человек с пестрым галстуком.

— Пани доктор, дайте на минутку машину! Только здесь, на дворе, одну сценку, у нас тут кинооператор с закрытой машиной, ваша открытая подходит лучше. — Он с трудом сдерживал свой энтузиазм.

Она критически посмотрела на его лазурно-синий пиджак с покатыми плечами.

— Редактор Тондл из «Свободной Европы», простите. — Он зарделся, как девочка.

— Только не дальше лагерной ограды, — она хмуро посмотрела на Вацлава. — Я включу вас в список больных на получение пакета голландского Красного Креста… — Врач вынула из сумочки записную книжку.