Неоконченный полет - Анатолий Хорунжий

— Друзья, вы уж не так много сбивайте фашистов, а то скоро оставите нас безработными!

— А нечего было вам так долго путешествовать.

— О, конечно, для нас это было настоящее свадебное путешествие.

— Медовый месяц...

— ...с ветерком Сахары.

Новички узнавали своих товарищей среди ветеранов «Нормандии»:

— Ты, Бертран?

— Франсуа!

— Заговори же со мной, черт возьми, по-русски!

— Пожалуйста. Но я за целый год выучил лишь одно слово.

— Я его уже сам знаю. Хо-ро-шо!

— Нет.

— Де-вуш-ка?

— Нет. Вот-ка!

Кое-кто расспрашивал, есть ли поблизости ресторан, бильярдная или хотя бы уютное бистро.

— Хочу станцевать танго с дамой в,валенках.

— А это намного приятнее, чем топтаться на снегу в твоих парижских мокасинах.

В водовороте знакомства я очутился рядом с молодым, высоким, элегантным летчиком. В его черных улыбчивых глазах светилась радость, которую он почему-то устремил на меня.

— Филипп де Сейн

Я подал ему руку, назвал свое имя:

— Семен.

— Семйон? О, Симон! Семион — Филипп, товарищи! Хорошо-о! — Он гордо коснулся рукавичкой темного шнурка своих усиков.

Мы дружески обнялись.

Филипп говорил охотно, много, увлеченно. Мой коллега-истребитель оставил в Париже одинокую старенькую мать, еще не женат, любовь отложил на потом, мечтаете штурвале боевого «яка» и еще сегодня непременно должен отправить письмо. Он очертил в воздухе пальцами квадратик — ему нужен вот такой небольшой листик бумаги. Листок, пахнущий фронтом и Россией.

Я достал ему бумагу, конверт, и это положило начало нашей дружбе. Иначе, пожалуй, нельзя назвать взаимоотношения двух мужчин, исполненные доверия, сердечности и уважения

Мне поручили обучать французов на учебном «яке». К каждому из них приходилось подбирать «ключик», а ребята были впечатлительные, какие-то горячие, стремились овладеть всей военной премудростью немедленно, сегодня, чтобы завтра обрушиться с оружием на фрицев. Все они стали для меня товарищами, но Филипп де Сейн... Нет, чувство человеческой дружбы выбирает человека само, оно, если хотите, нам не подвластно. Французский летчик требовал от меня многого, и я отдавал все силы, время, учил летать на советском самолете, помогал освоить наш язык, — словом, был для него тем, кто умел выслушивать, развлекаться с ним и оставаться самим собой.

Я работал со всеми «нормандцами», но к каждому слову, обращенному к Филиппу, добавлял еще одну каплю своей души. Его отношение ко мне, его всегда ласковые и жадные к знаниям и жизни глаза, его честность сами невольно вызывали мое особенное отношение к нему.

Зима, весна. Полеты, вечера в Доме Красной Армии, разговоры и песни. Французы любили нашу «Землянку», так поэтично и глубоко душевно произносили: «Темная ночь, только пули свистят по степи», а еще танго «Таня», песню «Катюша» — ведь это были имена наших девушек.

У Филиппа была и своя песня. Он играл на фортепиано, и когда оно нам попадалось, лейтенант никогда его не обходил. Сияющий, он бежал к инструменту, будто боялся, что кто-то нарушит его вдохновенное увлечение, — играл, играл, и все для товарищей, все новое. Называл такие минуты «концерт проездом». Но под самый финал у него была своя коронная, медленного темпа, какая-то задумчивая, немного грустная песня. Она заставляла самых веселых умолкать, задуматься, она переносила нас к нашим матерям, к родным домам, в ней отзывалась сама человеческая жизнь.

Не знаю, были ли в этой песне слова. Я сам подобрал к ней те, какие знал и какие совпадали с ее ритмом. Когда их-переводили для Филиппа, он смеялся и шутил: «Казак, который упился, на гриву склонился, потом зажурился. Это мне очень нравится». Когда же на этот мотив мы пели, что казак готов был продать своего коня за мед, за горилку, за хорошу жинку, Филипп прекращал петь и хлопал в ладоши:

— Браво!

Так в нашей фронтовой жизни переплеталось все, что мы знали и умели, и это объединяло нас и вдохновляло на бои, к которым мы упорно готовились. Тем временем прибыла еще одна группа новичков, стремившихся как можно скорее отомстить врагу за Францию. Мы с восхищением оглядывали их, чем-то похожих на птиц, преждевременно прилетевших из теплых африканских стран в нашу хмурую весну. Теперь новых добровольцев «Нормандии» обучали на земле и в воздухе свои ветераны Пуйяд, Лефевр, Муанэ, и вскоре все эскадрильи были укомплектованы, и они уже вылетали в бой.

Вот уже и «носы» самолетов разрисованы в три цвета французского знамени, и «яки» были переданы французским летчикам. В воздухе с каждым днем становилось теплее, чувствовалась весна, а разлука, даже короткая, с друзьями обжигала морозом. Филипп каждую свободную минутку около меня, я — с ним. Я натолкал в сумку Филиппа конвертов и бумаги, чтобы хватило ему до самой победы, он записал мне свой адрес, я ему свой. Разлука друзей вещь серьезная.

И вдруг — ура! — наш полк отправляется на передовые рубежи вместе с французским, а своих механиков, бывалых гвардейцев, мы передаем «Нормандии». Я с Филиппом пережил это так радостно, словно встретился через десять лет после разлуки. Когда же стали распределять наших механиков, я попросил у своего командира полка прикрепить механика моего самолета, чудесного толстячка Володю Белозуба, к машине Филиппа де Сейна. Сержант Белозуб никогда не подводил меня, и я был уверен, что поможет моему другу побеждать врага.

Кто мог предвидеть беду? На войне все бурно меняется, самый добродушный поступок может привести к совершенно неожиданному, у фактов своя логика развития и превращений. Дорогой Филипп, почему ты так доверчиво принимал все, что я делал для тебя? Ведь если бы не это, все было бы по-иному.

Все это произошло потом, позже, когда французские ребята натешились пылающими «юнкерсами» и «мессершмиттами», после того, как пронизали атаками все небо задымленной Белоруссии и перелетали на зеленые литовские раздолья. Французские истребители крепко били воспитанников Геринга! Недаром поблекшие в боевых неудачах гитлеровские асы научились молниеносно распознавать в воздухе не только, трехцветные «яки», но и их четкие вензеля высшего пилотажа. «Осторожно! В воздухе французы!» — вопили они в эфире. О, нормандцы, парижане, руанцы преодолели пустыни и опасности на пути в Советский Союз не только для того, чтобы показать нам, какие они остроумные, как любят девушек (Лоран все-таки вывез с собой тулячку, красавицу Риту), но и для того, чтобы продемонстрировать высокую преданность воинскому долгу и дружбе. Кто хочет узнать об атом подробнее, пусть прочитает записки летчика Франсуа де Жоффра «Нормандия — Неман», роман Мартини Моно, и он поймет этих прекрасных ребят, мое восхищение Филиппом, и мое горе тех дней, и эти мои хаотичные воспоминания, вызванные услышанной песней.

...Фронт наступал. Мы перелетали на новый, отвоеванный аэродром. Перелетали — это звучит поэтично, но это касалось лишь тех, кто имел крылья. Механики и радисты не все могли поместиться в «Дуглас», который дарил полку один-два рейса. Когда летчик видел, как механик снаряжает самолет на новую базу, прилаживая в фюзеляж инструмент, запасные детальки, ключи и молотки вместе с личными вещами, то не в силах был разлучиться с механиком и брал его на «свои крылья».

Филипп де Сейн усвоил способ «залезай — долетим» как выражение высшей дружбы, еще когда французские пилоты после оккупации вермахтом их страны по одному и группами удирали со своих аэродромов «на волю» — за Гибралтар, в Африку. Парижанин Филипп де Сейн очень высоко ценил руки и прилежание Володи, чтобы оставить его на старой стоянке, на которую летчики больше не возвращаются. Как же он завтра утром запустит мотор, не услышав от Володи, одетого в мешковатый комбинезон, просто, спокойно и уверенно сказанного: «Лейтенант, ваш самолет к вылету готов! Мотор, пушка и радио в порядке!»?

Так рапортовали механики своим французским пилотам и в тот день, когда с московского аэродрома полк «Нормандия — Неман» на подаренных Франции «яках» поднимался в последний полет — домой. С этими словами ребята вручили летчикам цветы, свои фотографии и сработанные напильничком плексигласовые сувенирчики. Но в тот полный радости и счастья день уже не было ни лейтенанта де Сейна, ни сержанта Белозуба. Их уже не было среди нас...

Перелетали из Дубровки в Микунтани. Две точки были на карте. Между ними леса и озера. И низкие облака. А фронт гудит, гремит и ждет самолетов. Уже из квартир взяты саквояжи, уже произнесены самые теплые слова дубровским хозяйкам.

Мы с Филиппом стояли около КП, ожидая, когда поднимется и освободит поле первая эскадрилья. Лейтенант, готовый к вылету, как-то торжественно держал перед собой легкий шлем. Он медлил надевать шлем на тщательно причесанную, с пробором, голову, ему, видно, жаль было портить свою исключительно аккуратную прическу.