Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

и проведет через эту толпу, которой она так не любила… Кажется, вчера, да, именно вчера она узнала одного московского профессора, с которым встречалась в Ялте, и самым глупым образом начала смотреть в сторону, хотя он ее не узнал. А еще когда-то ухаживал… Впрочем, профессорская рассеянность вошла в пословицу. Елена Григорьевна знала почти наперечет всех гулявших, хотя и не была ни с кем знакома, и знала также, что курортные дамы ее не любят, считая гордой, и вместе завидуют ее костюмам и красоте. Если бы они знали, как она сама ненавидит себя, свою красоту, жалкие тряпки, в которые должна была наряжаться совсем не для себя и своего удовольствия… В виде утешения у нее мелькала всего одна мысль: ведь когда-нибудь все это должно было кончиться, как кончается все на свете.

– А я вас ищу по всему пляжу, Елена Григорьевна… – проговорил над ее ухом жирный басок, заставивший ее вздрогнуть.

Она ничего не ответила, а только умоляюще посмотрела на него своими темными испуганными глазами.

– Аркадий Евгеньич не придет, – ответил басок на этот немой вопрос. – Он чувствует себя не совсем здоровым.

Елена Григорьевна поднялась, но молодой человек ее удержал.

– Нам приказано дождаться здесь, пока сгорят костры. Может быть, Аркадий Евгеньич еще и придет, если почувствует себя лучше. Он сейчас прилег отдохнуть… Ведь сегодня у эстонцев древний языческий обычай – жечь костры. У нас они называются, кажется, купальными огнями… Да…

Молодой человек устало опустился на скамейку. Он казался старше своих двадцати шести лет благодаря какой-то дряблой тучности. Даже модный костюм из белой фланели с голубыми полосками старил его. Бесцветное, точно вылинявшее лицо глядело тусклыми бесцветными глазами. Он страдал одышкой и в разговоре делал паузы, глотая воздух, как только что вытащенная из воды рыба. Левая рука вечно точно чего-то искала, шевеля пухлыми бессильными короткими пальцами. Елену Григорьевну больше всего возмущало, когда этот пухлый молодой человек начинал смеяться каким-то дряблым смехом, причем делалось это без всякого повода. Она знала, что он и сейчас будет смеяться, и ее вперед охватывало неприятное жуткое чувство. Когда его лицо уже начинало распускаться в бесцветную неопределенную улыбку, она предупредила его смех неожиданным вопросом:

– Павел Максимыч, извините за откровенность, мне кажется, что вы боитесь Аркадия Евгеньича?

Дряблое лицо Павла Максимовича сразу приняло непривычно-серьезное выражение, как у человека, которому помешали чихнуть. Он повел плечами и ответил с заикающимися паузами пойманного школьника:

– Нет, то есть да… если хотите…

Потом он поднялся и с неожиданной для самого себя смелостью, глядя прямо в лицо Елене Григорьевне, проговорил:

– А вы боитесь?

– И даже очень боюсь, – просто ответила Елена Григорьевна, стараясь равнодушным тоном замаскировать внутреннее волнение. – Каждая женщина должна кого-нибудь бояться…

– Неужели и меня какая-нибудь женщина будет бояться?

– О, непременно… Именно та, которая вас полюбит.

Павел Максимович сделал нетерпеливое движение и ничего не ответил. На его дряблом лице появилось какое-то брезгливое выражение. Ему показалось, что Елена Григорьевна смеется над ним. Его полюбит женщина… этого не было и не будет. Он повертел в руках свою палку и как-то бессильно опустился на скамейку.

Публика все прибывала на пляже. Яркие летние туалеты дам пестрили гуляющую толпу красивыми пятнами. Около приготовленных костров суетилась дачная детвора. Собственно эстонцев почти не было. Они кучками сидели в дальнем конце пляжа, где на берегу приютились рыбачьи избушки. Народным праздником завладели господа. Елена Григорьевна продолжала молчать, напрасно стараясь придумать какую-нибудь тему для разговора. С Павлом Максимовичем иногда было трудно разговаривать, и, кроме того, он в этих случаях совсем не умел слушать и как-то по-детски перебивал на половине фразы.

– Да, скучно… – неожиданно проговорил он.

– Благодарю за комплимент… – ответила она. – Вы иногда бываете очень любезны, Павел Максимыч.

– Это я не про себя, а про вас. Я заметил, что вам хочется зевнуть… А я не умею занимать дам. Это особенный талант…

– Вы правы: с дамами обыкновенно говорят ни о чем, чтобы убить время.

– Не всегда… Вон посмотрите, как заразительно-весело смеется вон та девушка… с розовым зонтиком…

– Она смеется потому, что еще очень молода… А молодость счастлива уже тем, что многого не понимает.

– Да, пожалуй… Вернее сказать: ей еще не в чем раскаиваться. Мне эта смеющаяся девушка напоминает счастливого путешественника, у которого весь багаж состоит из одного розового зонтика.

Ей показалось, что он сделал намек на что-то, о чем начинал догадываться. Она даже хотела рассердиться, но сдержала себя. Потом этот нелепый приказ Аркадия Евгеньевича присутствовать при глупой церемонии сжигания костров, – здесь все было пропитано только ей одной понятной иронией. Она припомнила именно такую купальную ночь там, на далеком теплом юге, где около костров собралась счастливая молодежь. Как милы были девичьи лица, улыбавшиеся безграничной радостью глаза, напоенный молодыми песнями воздух, счастливая дрожь молодого смеха… Она шла под руку с ним кругом такого горевшего костра, а он шептал: «Это наше венчанье… вкруг ракитова куста!»… Она была счастлива тем счастьем, которое нагоняет страх. Да, счастлива, как человек, который только что перенес самую рискованную и опасную операцию и более не чувствует боли. Он не забыл этого момента и послал напомнить о нем…

II

Они не заметили, как солнце опустилось в море и как зажглись первые костры в дальнем конце пляжа. Публика с детской торопливостью хлынула в сторону этих огней. Разодетые дачные дети бежали с радостным криком, перегоняя друг друга. Особенно эффектно выделялся один костер, охваченный огнем сразу. Над ним крутившимся облаком поднимался багровый дым.

– Нам пора… – нерешительно проговорил Павел Максимович, поднимаясь и выгибая руку кренделем.

– Да? – точно удивилась она, торопливо опираясь на его руку. – Мы должны исполнить предписание в точности?

– Точно так-с, Елена Григорьевна.

Они оба принужденно засмеялись, вмешиваясь в толпу публики, которой было сейчас не до них.

– А ведь хорошо… – ни к чему сказал Павел Максимович, с удовольствием чувствуя, как Елена Григорьевна опирается на его руку и как от каждого ее шага он получал толчок, точно его сердце начинало биться вне его тела.

– Что вам так понравилось? – спросила она таким тоном, когда не ждут ответа.

– Я люблю огонь… В нем есть что-то мистическое, символ жизни… Ведь и наша жизнь только медленное сгорание… Каждое наше чувство, каждая наша мысль есть только отблеск этого невидимого, внутреннего, пожирающего нас огня.

– Знаете, это очень красиво сказано, Павел Максимыч… Ведь вы кончили университет?

– Да, только за границей… Потом я лет пять провел в Англии и страшно тосковал по родине. Это смешно, а