Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

я главным образом тосковал именно о том, что в английских парках и скверах нельзя разложить огня и посидеть около него. Так, просто посидеть, ни о чем не думая… Впрочем, я встречал много таких огнепоклонников, главным образом, конечно, среди охотников.

– Разве вы охотник?

– А вы как думаете?

Она посмотрела на него и недоверчиво покачала головой. Павел Максимович меньше всего походил именно на охотника.

– У вас есть родные в Москве? – спросила она, продолжая какую-то неожиданную мысль.

– Дальние… Собственно от своей родни я как-то отвык, да и от своего купеческого круга отстал. Сохранились одни деловые отношения… Как-то даже странно, когда знаешь людей с детства, даже рад их видеть, а встретишься – и сказать нечего.

– У богатых московских коммерсантов теперь мода давать своим детям английское воспитание?..

– Отчасти мода, а отчасти заставляет необходимость…

– Это очень оригинально, когда молодые купеческие девушки говорят по-английски. Я сама слышала не один раз в Ялте…

Они шли и болтали обо всем, что приходило на ум. Павел Максимович говорил как-то торопливо, точно боялся, что не успеет всего высказать. Она перебивала его и тоже торопилась. Ведь у нее было так мало времени, когда она могла быть сама собою, и, вероятно, поэтому она старалась выговориться.

– Вам приходило на ум, Павел Максимыч, что, в сущности, мы ведь целую жизнь молчим, то есть говорим совсем не то, что хотели бы сказать? Я еще маленькой девочкой прошла эту школу молчания… А потом пришлось молчать еще больше… Есть специальное выражение: старческая болтливость. Ах, как я это понимаю!.. Не правда ли, как хорошо, когда уже ничто человека не стесняет… Я и теперь уже начинаю иногда думать по-старушечьи. Ведь, право, девять десятых того, что нас волнует и заботит, чего мы боимся и чему радуемся – все это пустяки, если посмотреть со стороны. Например, мне было всего тринадцать лет, когда я в первый раз влюбилась. Принято обыкновенно смеяться над этой влюбчивостью девочек-подростков, а по-моему это совсем не смешно. Мой идеал тогда был пожилой учитель географии, брюзгливый от пива, некрасивый, с красным носом вдобавок… Он на меня не обращал, конечно, никакого внимания, а я вся дрожала, когда он проходил мимо, совершенно терялась, когда он спрашивал меня урок. Представьте себе, у меня до сих пор сохранилось по отношению к нему что-то такое, какое-то смутное чувство, как сохраняются у растения первые засохшие листья… И мне сейчас, чего-то жаль, как жалеешь потерянную вещь, когда кажется, что здесь такой другой больше не найдешь. Где он сейчас, мой учитель географии? Может быть, умер, может быть, спился окончательно, может быть, по-прежнему тянет свою учительскую лямку… А в сущности, к чему я это все говорю?..

– Я отлично вас понимаю, Елена Григорьевна, – в том же тоне ответил Павел Максимович. – В этих недосказанных словах и недоразвившихся чувствах есть своя логика, и они иногда дороже настоящих слов и чувств. У меня была тоже такая привязанность, хотя я был гораздо старше вас. Мальчики в этом отношении развиваются позднее… Это было в Лондоне. Я ее встретил на одном людном гулянье. Мальчики влюбляются в дам, а не в девушек. Когда я ее увидел в первый раз, меня точно ударил электрический ток… Даже я затруднился бы ответить, была ли она красива или как тысячи других женщин. Но я был полон ею, для меня ничего больше не существовало…

– Это, вероятно, была родная сестра моего учителя географии? – пошутила Елена Григорьевна.

– По всей вероятности, – согласился он. – Посмотрите, почти уже все костры горят… Очень хорошо!.. Если бы не было стыдно, я с удовольствием начал бы бегать вокруг них вон с теми счастливыми ребятишками. А вон та девушка с розовым зонтиком, которая давеча так заразительно смеялась. Она успела уже сделаться серьезной…

Начинали сгущаться летние сумерки. Морской горизонт закрывался широкими тенями. Огни от костров отражались в воде. Пахло дымом.

– Зачем вы живете здесь? – спросила Елена Григорьевна после длинной паузы. – Гунгербург – один из самых скучных курортов, а у вас свое имение в Крыму…

– Я? Зачем я живу здесь? Неужели вы не догадываетесь, Елена Григорьевна?..

– Нет, одно время я пробовала догадаться, но вы – умный человек и, конечно, сами давно поняли, что я не из тех женщин, для которых стоит скучать…

– А если мне некуда больше идти? Я хочу дышать одним воздухом с вами – и больше ничего…

– Могу пожалеть только об одном, что вы, значит, слишком мало меня знаете…

– Но это не мешает мне, если можно так выразиться, чувствовать вас, всю чувствовать…

– Чувствовать усталость, безволие, тоску?

– Все, все!.. Прибавьте к этому еще ненависть…

Она вздрогнула и быстро отняла свою руку, точно он ее ударил.

– Да, ненависть… – повторил он, делая ударение. – О, как мне это чувство знакомо! Но это не та здоровая, настоящая ненависть, которая делает человека человеком, а отраженное чувство, как прямое следствие безволия… Ведь собака ненавидит палку, которой ее бьют. Здесь хуже… Моя ненависть только отражение моего рабства. Самою большою злостью, как известно, отличаются самые маленькие насекомые, которые умирают, вцепившись во врага зубами. Нарушенная воля – первоисточник всевозможных преступлений, особенно когда это утраченное душевное равновесие окрашено личными чувствами.

Она отлично понимала, о чем он говорит, и ей делалось страшно. Ведь все эти бессвязные мысли, совершенно непонятные для постороннего человека, служили тем полупризнанием в любви, которое так ценится умными женщинами. Зачем слова, когда они делаются только шелухой и скорлупой таинственного зерна и когда вся суть заключается в тембре голоса, в интонации, в красноречивых паузах… И ей было больно, потому что этот странный молодой человек не хотел понять, что ей нечем было ответить его настроению. Разве можно объясняться в любви с женской тенью?

– Я встаю очень рано и люблю встречать восход солнца, – продолжал Павел Максимович. – Мы слишком привыкли к нему, то есть к этому источнику жизни, в котором уже вперед заключены все наши мысли и чувства, радости и страдания. Эта блестящая, сверкающая и ослепляющая тайна, около которой вращается наша планета и которая в то же время в силу психического обмана кажется висящей над нашею головой… Вообще, если…

Он хотел что-то еще сказать, но в этот момент кто-то назвал его по имени.

III

Это был человек Арсений, из кургауза, с веснушчатым лицом, какими-то жесткими кудрями и ногтями в трауре. Он прибежал на пляж без шапки и с салфеткой под мышкой.

– Пал Максимыч… извините, у нас неладно в номере.

– Что такое случилось?

Арсений посмотрел